Она пользовалась этим. На протяжении зимних месяцев, когда все трое были заперты в доме, колдуны часто обменивались недобрыми словами, но не держали зла друг на друга. Финнам вообще не были свойственны буйный гнев или мстительность. Но все же интересно, какие силы могут призвать эти двое, если достаточно разъярятся?

— О, мои учителя, мои возлюбленные мастера… — взмолилась она. Горечь и злость, рожденные необходимостью разговаривать таким образом, заслонили на мгновение ту тревогу, которую она постоянно испытывала.

Вуокко тут же перевел взгляд с Аймо на нее.

— Возлюбленные? — Его голос дрогнул. — Тогда почему же ты покидаешь меня?

— Останься, Гуннхильд, — подхватил Аймо. — Ты сделала лишь первые шаги по дороге знания.

— Вы же знаете, что я не могу, — твердо ответила Гуннхильд. Она и не подумала сказать о том, что стремления плоти все больше и больше подчиняли себе ее мысли. — Отец никогда не поймет этого, он решит, что вы околдовали меня, и наверняка приедет за мной с мечом в руке. Просто научите меня всему, чему сможете, за то время, которое у нас еще есть. А я навсегда останусь другом вам и вашим саами.

— Мы никогда не сделаем тебе ничего дурного. — Аймо помотал головой. — Но предзнаменования нехороши.

Вуокко тоже помрачнел:

— Здесь мы можем защищать тебя. А издалека это не удастся.

Она хорошо помнила, как они били в барабаны, распевали свои песни и погружались в пророческие сны. Они делали это день за днем на протяжении всей темной зимы и потом, когда солнце возвратилось на небо. Они говорили ей, что видели какие-то дурные предзнаменования, но что это было такое и над кем нависла угроза, так и не смогли узнать. Порой им приходилось заставлять себя продолжать ее обучение.

Она снова и снова спрашивала себя, предвещало ли это ее гибель. Не могло ли неудовлетворенное вожделение колдунов погубить ее, хотя бы даже против их воли? Болезнь, кораблекрушение… Она успела узнать, насколько ненадежным оружием были заклинания, как легко они могли привести к совсем не тем результатам, которые ожидаешь, или даже обернуться против колдующего. Ведь не зря большинство норвежцев куда чаще взывали к Тору, чем к загадочному и жуткому Одину.

Но она презирала такие мысли и гнала их от себя. Они не достойны женщины ее рода. И вовсе необязательно, что любая беда обязательно постигнет именно ее.

— Несомненно, вы скоро узнаете, что это такое. — Она изобразила на лице улыбку. — Давайте не будем сегодня думать о печальном. Лучше порадуемся приходу весны.

Вуокко сразу схватил приманку:

— Правильно. Да, мы поищем на обед что-нибудь повкуснее.

Аймо нахмурился.

— Я хотел бы, чтобы ты в наше отсутствие не выходила на прогулки, — сказал он. Она всякий раз, когда выпадало свободное время, спускалась к фьорду — из удушающей вони гаммы, подальше от колдунов и их темных знаний, — чтобы побыть наедине с водой, первыми птицами, скалами и морем, простиравшимся до горизонта.

— Но вы же творили заклинания против волков и медведей, — ответила она.

— Существуют опасности и похуже. Не давай мне повода мстить за тебя.

— Люди? — фыркнул Вуокко. — Но кто может прийти сюда так рано?

— Я не буду гулять сегодня. — Гуннхильд почти натурально зевнула. — Я устала и лягу спать.

— Тогда мы спокойно оставим тебя, — сказал Вуокко.

Они быстро оделись. Скорее всего они были правы насчет того, что дичи стало мало. Вот и отлично, подумала Гуннхильд, когда она снова захочет избавиться от них, то опять сможет уговорить их пойти на охоту, тем более что с каждым днем им приходится тратить на поиски добычи все больше времени.

После того как колдуны ушли, девушка еще постояла немного снаружи, соскучившись по свету. Где-то неподалеку хрипло прокричал ворон. Гуннхильд показалось, что черная птица великого Одина напоминает ей, что если она хочет сделать то, что намеревалась, то лучше не тратить времени попусту. Она вздрогнула, скинула тяжелый плащ, взяла его под мышку и открыла наружную дверь. Как она ненавидела необходимость каждый раз пробираться через низкие сени, сгибаясь, словно раб, которого должны сечь. Закрыв за собой внутреннюю дверь, она выпрямилась, но ей пришлось подождать, пока глаза привыкнут к тусклому свету, который давали дымный очаг да маленькое отверстие в крыше. Как же она ненавидела этот дом и все, что в нем было!

И противнее всего казалась ей необходимость постоянно выказывать кроткий нрав перед этими финнами. Да, то, чему они научили ее, должно пригодиться. Но ничто, даже желание узнать больше, ничто не могло бы удержать ее в этой лачуге после того, как во фьорд придет корабль Ольва. А то, что эти двое посмели мечтать о том, чтобы лечь с нею, вернуло память Гуннхильд к тому дню, когда на нее покушались разбойники, и в ее сердце вспыхнул гнев.

Девушка проглотила подкативший к горлу комок. Да, она содрогалась, слыша крик совы, видя летящего баклана или облако странной формы или наблюдая за движениями жезла, предвещающего несчастье, природу которого колдуны не могли распознать. Но она не боялась. А возможно, что она, несмотря на всю свою неопытность, могла увидеть то, что было не под силу колдунам; ведь они часто говорили о ее врожденном даре, да и сама она всегда полагала, что норны спели у ее колыбели не обычную песню.

Она быстро зажгла от головни два светильника, отнесла их за свою занавеску и поставила на сундук. После этого она положила в воду несколько сушеных грибов, которые достала из короба шаманов. Гуннхильд взяла совсем немного, так что волшебники не должны были заметить пропажи. Она уже принесла в дом кусок тонкой крепкой пеньковой веревки, сказав своим учителям, что хочет поучиться вязать колдовские узлы и на ней, а не только на кожаных шнурах, и — добавила она, смеясь, — ей не хотелось бы, чтобы они видели, насколько она неуклюжа. Она разложила ее на полу возле своей кровати; замысловатые узлы были навязаны всего лишь в дюйме-двух один от другого.

Раскрыв второй свой сундук, она рылась под наваленной сверху одеждой, пока не нашла маленькую связку перьев. Она собирала их под ласточкиными гнездами во время своих последних прогулок к фьорду и приносила в дом спрятанными на груди.

Взяв перья в руку, Гуннхильд ощутила внезапный приступ страха. Сердце билось неровно, резкими тяжелыми толчками; она почувствовала, что покрылась резко пахнувшим потом. Действительно ли она готова послать свою душу в дальнее странствие? Вуокко и Аймо говорили, что скоро поведут ее в такое путешествие. Если что-нибудь пойдет не так — потусторонний мир — это мир странный, там повсюду можно наткнуться на суровых неумолимых богов и демонов, подстерегающих неосторожных, — они должны быть рядом, чтобы оградить ее.

Гуннхильд резко отогнала страх от себя. В этом случае они получили бы возможность увидеть ее обнаженную душу, что куда постыднее, чем даже дать увидеть ее обнаженное тело — а они, несомненно, часто делали это в своих мыслях, отчего плоть в их грязных портках твердела. Сегодня Гуннхильд могла попробовать обратить себя в видение.