Первый и второй день чувствовали себя безмятежно. Николай выезжал вперед на ветке, с дробовиком и Хорькой.

Обогнав далеко илимку, он высаживал пса на берег, а сам тихонечко скользил по реке. Хорька часто вспугивал глухарей и облаивал усевшуюся тут же, на дереве, глупую птицу.

Николай не терял времени — сразу же выскакивал на берег, вытаскивал за собой берестянку и бежал с ружьем к собаке.

Своей охотой Коля обеспечивал сытный обед и ужин.

На утро третьего дня все проснулись с одной, озаботившей их мыслью:

— Сегодня порог!

Шутили и разговаривали весело, как вчера, но за этим оживлением чувствовалась особая, немного тревожная напряженность, которая бывает у людей, готовящихся к бою…

Да это и был их последний бой с природой, которую надо было одолеть, чтобы не погибли труды целого лета, чтобы пошли на пользу великому строительству нашего Союза ценные открытия экспедиции!

К бою этому приготовились серьезно и на порог смотрели, как на взаправдашнего врага.

Не успел еще рассеяться утренний туман, как илимка отчалила, держась серединой реки. Решили, что Николай и Володя вместе станут у руля, а Петя и Иван Николаевич, как смогут, будут орудовать веслами. Рассчитали, что самый порог пройдут минут в шесть и устроили репетицию: хватит ли на это время сил у гребцов?

Иван Николаевич выдержал испытание, хотя и изрядно взмок. Петя тоже догреб до конца, напрягая последние силенки. А после долго сидел, отпыхиваясь и выпучив глаза…

— Что, не сладко? — дружески поддразнил Николай.

— Да, это не медвежатину жареную кушать! — сознался Петя, но был очень доволен, что все же не осрамился и годен к бою!

Время тянулось так долго, что казалось, никогда и конца не будет пути до порога, Николай поминутно справлялся, сколько времени, и каждый прошедший час казался ему целыми сутками.

Часа через три установили дежурство, чтобы не пропустить затон, предвещавший близкий порог.

Иван Николаевич вошел во внутрь илимки, чтобы еще раз взглянуть на ящики с коллекциями и другой багаж.

Хотел было спрятать понадежнее коробки с инструментами, но тотчас же улыбнулся и сказал сам себе:

— Куда же прятать? Уж если придется тонуть — так все потонет. Глупости это! — и, насвистывая какой-то веселый марш, вылез на палубу.

Один Хорька был совершенно равнодушен. Растянувшись у мачты, он подставил солнцу черную лоснившуюся шкуру, и, пригревшись, спал.

— Впереди затон! — твердо крикнул Петя, стоявший с биноклем дозорным.

И сразу у всех поднялся решительный, даже злобный, задор:

— Будем здесь приставать? — спросил Николай.

— Нет, — скомандовал Иван Николаевич, — прямо, к порогу!

Потом спустился к борту и взялся за рукоять весла. У другого уже сидел Петюха, обменявшийся с ним веселым взглядом.

Николай и Володя стояли на корме, на помосте, крепко держали руль и напряженно вглядывались в реку.

Течение стало заметно усиливаться. Замелькали береговые деревья. Туман совсем рассеялся, и золотом сверкало солнце, прибавляя бодрости.

Струи сплетались в широкую волнистую дорогу. Донесся шумящий и ровный грохот…

— Порог, — закричал Николай, — гребись!

Петя вцепился руками в скрипевшее на уключине весло и больше ни на что не смотрел и ни о чем не думал.

Только греб, что было сил!

Стремительно-быстро накатился грохот, и вода кругом закудрявилась пенными всплесками. Иногда казалось, что илимка стоит неподвижно на месте, но уносящиеся сторонами берега говорили о скорости, с которой мчала судно…

Вот, с правого берега показалась горбатая гряда камней, вошедших в реку. Об нее, с высокими брызгами, расшибались тяжелые волны.

— Гряда! — крикнул Николай Володе и так как знал, что тот не услышит его голоса, показал рукою.

Володя, бледный и строгий, кивнул головой и указал на левую сторону. И оба круто свернули руль влево.

Илимка шатнулась и, ныряя в глубоких водяных ухабах, понеслась, к словно летевшему ей навстречу, левому берегу.

Черный утес, словно окаменелый зверь, торчал среди белых взрывов пены. Торчал как раз на пути илимки, с каждой секундой словно вырастая, из реки.

Вдруг, илимку рывком отшвырнуло в сторону. Она накренилась, выпрямилась, и утес остался в стороне.

Илимку потащило к правому берегу, к клокочущим, как в котле, сшибающимся валам… Николай увидел, как мелькнуло в воде весло, вышибленное при повороте судна, из петиных рук…

Отчаянными усилиями оба кормовщика передвинули руль.

Однако, илимка несется, пересекая середину реки, и нос ее смотрит попрежнему в береговой бурун! Они поднимают руль, заносят его и, рискуя вылететь в реку, отгребаются к середине. Нос чуть-чуть отошел, но уже рядом взрыхленная полоса течения, неудержимо влекущая на камни…

Упершись во что-то ногами, Николай закрыл глаза и всей тяжестью навалился на руль. Послышался короткий и слабый треск. Сломанный руль выпрыгнул из воды, и оба — и Николай, и Володя, потеряв опору, грохнулись вниз, на дно илимки.

А повернутое последним усилием судно, отшатнулось от гибельного буруна и, зарываясь носом в валы, выскочило из порога…

Иван Николаевич, вместе с Петей, работали уцелевшим веслом, подгребаясь к песчаному берегу.

И илимка остановилась, слегка покачиваясь.

Тут Петя не выдержал, обнял Ивана Николаевича и, севши на палубу, громко заревел…

■

Дальше плыли по успокоившейся и неопасной уже реке и наперебой рассказывали о своих впечатлениях.

Собрались все на корму, у поломанного руля, и Хорька терся тут же.

— Я ничего не видал, — сознался Петя, — помню только, как дернулось вверх весло и как вместе с уключиной полетело! Чуть руки мне не оторвало! Тогда я смотрю — Иван Николаевич гребет. С него шапку сорвало, а он все гребет…

— Ну, ребятки, а я думал, что смертный час приходит, — говорил Володя. — Мне с помоста-то видно было. Ведь, чуть, какие-нибудь метров сорок, до камней осталось. И вахтам, ужасный, крутит! И как нажали мы разом на руль, да сбросило нас вниз, я только тогда и опомнился, когда лбом о косяк зацепил! Даже искры из глаз посыпались!

Действительно, у Володи над бровью вздулась багровая шишка…

— А я думал, что меня в порог сорвало, — рассказал Николай, — но когда увидел, что на дне илимки лежу, помню, крикнул — врешь, наша взяла!

— Чего-же мне-то сказать… — затруднился Иван Николаевич, — помню, что веслом махал…

И, засмеявшись, неожиданно и задорно спросил:

— А ведь молодцы мы все-таки ребята? А?!