– А вы-то о чем? – изумился Алешка. – У вас все есть. И талант, и слава. И коллекция.

– Денег только мало, – посмеялся польщенный Марусин. – Но мечтаю я о том, что когда-нибудь на этом доме появится бронзовая табличка. А на ней надпись: «В этом доме жил и творил российский писатель Марусин. Охраняется государством». Здорово?

– Кто охраняется? – не понял будто бы Алешка. – Писатель Марусин?

– Чудак! – засмеялся писатель. – Дом охраняется. Дом-музей. Где я жил и творил.

– А чего мечтать-то? – Алешка все вопросы решал просто. – Пусть вам Жорик сделает такую табличку. Или я вам нарисую.

– Ты простодушен, юноша, – вздохнул писатель. – Идем, полюбуешься моими сокровищами.

Из всех сокровищ Алешке нужен был сегодня только большой колокол с отбившимся краешком. Алешка, конечно, глазел на оружие, брал его в руки с разрешения писателя, но одним глазом все время косил на колокол. А потом подошел к нему и сказал:

– Какой красавец! Вот бы такой для нашей церкви. Батюшка был бы счастлив.

– Нет уж! Пусть в другом месте ищет.

А у Алешки в это время перед глазами стоял тот самый обломок, который бережно хранил отец Леонид. И он мысленно прилаживал его на место. И даже на первый взгляд было видно – этот обломок от этого колокола. Значит, в ту грозовую ночь бессовестный Марусин и спер упавший колокол! Может, у него и вся коллекция ворованная?

Но Алешка, юный Штирлиц, ничем не выдал своих догадок. А перешел к главной цели своего плана в соответствии с ОРМ на картонке из-под торта.

– Жаль, – вздохнул он. – Отец Леонид очень обрадовался бы. А ему сейчас так грустно. Из-за пропавшей иконы. Он ей посвятил свою жизнь. – И Алешка стал взахлеб рассказывать: – Ведь жандарм Полянский, который разыскивал в старину эту икону, он знаете кто? Он нашему батюшке сколько-то раз прадедушка.

– Потомок, что ли? – заинтересовался Марусин. – Давай-ка, юноша, присядем. И с этого места – поподробнее, пожалуйста.

Они сели за большой стол, и Марусин придвинул к себе блокнот и авторучку – даже про гусиное перо забыл.

Алешка многое ему рассказал, с тайным умыслом. А Марусин зачем-то все записывал.

– Ну вот… И этот офицер, он не поверил, что икона сгорела в печке, и все шел по следам. А икона – то у одних, то у других. Продают друг другу – и все! Но Полянский вот-вот должен был настигнуть. Тогда эти гады что придумали? Подговорили одного мужика, купца такого, чтобы он принес Полянскому икону и сказал: «Вот она, долгожданная!» А на самом деле это была копия. Фальшивка такая. Но очень похожая, тоже на дощечке написанная…

Марусин лихорадочно строчил в блокноте. Даже точки забывал ставить в конце фраз.

– И они на что надеялись? – Алешка был в ударе. Как артист на «волне вдохновения». – Раз икона нашлась, значит, ее больше искать не будут, так?

– Так! – глаза Марусина блеснули догадливым огоньком.

И тут Алешка задорно рассмеялся:

– И ничего у них не вышло!

– Почему? – огорчился Марусин.

– Потому что Полянский знал один секрет. У настоящей иконы был отколот краешек. Справа внизу. – Тут Алешка призадумался. И сказал неуверенно: – Нет, кажется, слева вверху.

– Так где все-таки? – вскочил Марусин. – Это такой сюжет для романа! Просто прелесть! А ты забыл такую важную деталь!

– Вспомнил! Точно – справа внизу. Если на икону прямо смотреть. А если с другой стороны, то слева вверху.

Марусин обессиленно рухнул на скамью.

Мы поужинали, сыграли в шахматы. Оба раза Алешка проиграл – был очень рассеян. Отметил что-то в ОРМ. Походил из угла в угол, а потом неожиданно предложил:

– Давай пораньше ляжем. Что-то я притомился.

– Да, – почему-то вспомнил Алешка, когда мы забрались на свой любимый чердак, – а матушка Ольга любым голосом разговаривает, даже кошачьим.

С меня хватит!

– Это не она сейчас лает? Возле клуба?

– Где? – Алешка вскочил и глянул в окошко. – Дим! Сюда!

Он сказал это таким голосом, что я сразу же подскочил к нему.

– Смотри! – шептал мне Алешка в ухо, будто нас могли услышать. – На клуб смотри! Видишь?

Я пригляделся. В деревне было уже вовсю темно. Только в некоторых домах светились телевизоры. А клуб стоял на фоне черного неба мрачной развалиной с провалом окон. И в этих окнах по очереди чуть заметно сверкал слабый огонек – будто проплывала из комнаты в комнату зажженная свеча в невидимой руке…

– Дубинку прихвати! – услышал я. Голос Алешки донесся уже снизу. Я еле его догнал. – Дим, – шептал он по дороге, когда мы пробегали поселком, – я знаю, что там сейчас будет!

– И что? – я притормозил на всякий случай. И даже схватил его за руку.

– Там будет событие! – вот объяснил! – Которое я устроил.

Я стал на дороге упрямым столбом и четко произнес ледяным маминым голосом:

– Алексей! Я никуда не пойду, пока не узнаю, в чем дело!

– Когда узнаешь, уже поздно будет! Бежим. – И его пятки засверкали на темной дороге, вдоль спящей улицы.

Я догнал его только у моста.

– Теперь тихо, Дим. Шепотом пробираемся.

Мы добрались «шепотом» до развалин клуба, подкрались густым бурьяном к окну, заглянули.

Это была не свеча. Это был крохотный фонарик, который бросал тонкий, как спица, луч света.

И ничего, кроме этого луча, не было видно, даже руки, которая держала фонарь. Зато мы видели другую руку. Она приподняла с земли кирпич, сдвинула его. Исчезла. Снова появилась с каким-то плоским, вроде тонкой книжки, предметом, завернутым, кажется, в клетчатую тряпочку. Предмет лег в ямку, рука снова уложила на место кирпич.

Послышался шорох, фонарик запрыгал, освещая ботинки, шагающие меж кирпичей, досок и другого мусора. Это было даже страшновато – идут в темноте сами собой черные ботинки!

Мы присели в бурьяне на корточки – из дверного проема вышла темная фигура – силуэт. И пошла по дороге.

Алешка прижался ко мне и прошептал маминым голосом:

– Без разговоров, Дим! Ты – за ним, я – за фонариком! Встречаемся здесь.

Алешка сбегал домой удачнее, чем я сходил за силуэтом. Я довольно быстро потерял его из виду, так как из осторожности шел довольно далеко от него, ночь была темная, и где-то в поселке, возле дома Марусина, он бесследно исчез.

Возвращаясь к клубу, я не дошел до него – Алешка уже бежал мне навстречу и мы столкнулись с ним на мосту.

– Все, – сказал он, – пошли спать.

– А чего ты за живот держишься? – спросил я. – Ушибся?