Крабат твёрдо уверился в том, что это точно Михал первым позвал его. Юро, конечно, был хорошим парнем, добродушным до мозга костей, вот только придурком. Тонда, когда они разговаривали друг с другом во сне, мог лишь Михала иметь в виду. Отныне Крабат обращался к тому, когда бы ни потребовался совет или ответ на вопрос.

Михал не разочаровывал его никогда, всегда был готов подсказать ему в любом деле. Только однажды, когда Крабат завёл разговор о Тонде, Михал остановил его.

— Мёртвые мертвы, — сказал он. — Они не станут вновь живыми, если говорить о них.

Михал был кое в чём похож на Тонду. Крабат подозревал, что он тайно поддерживал нового ученика, потому что время от времени видел, как Михал стоял рядом с Витко и разговаривал с ним — как Тонда прошлой зимой иногда разговаривал с Крабатом и помогал ему.

Юро тоже на свой лад заботился о новичке, постоянно пичкая его какой-нибудь едой. «Ешь давай, мальчуган, ешь давай, сколько поместится, тогда будешь большой и сильный и нагуляешь жирок на боках!»

На следующую неделю после Сретения они начали работы в лесу.

Шесть парней, включая Крабата, должны были притащить брёвна, которые в прошлом году нарубили и сложили в лесу штабелями, на мельницу. При глубоком снеге это была нелёгкая задача. Чтобы прокопаться к площадке для дров, им потребовалась целая неделя — и это несмотря на то, что Михал и Мертен рьяно взялись за дело.

Андруш, казалось, мало понимал такое рвение. Он делал ровно столько, сколько требовалось, чтобы согреться.

«Кто за работой мёрзнет, тот осёл, — пояснял он, — а кто потеет — тот ишак».

В полуденное время в эти февральские дни было так тепло, что парни возвращались из леса с промокшими ногами. Когда по вечерам они приходили домой, им приходилось обильно смазывать сапоги жиром, а после разминать кулаками, чтобы кожа оставалась гибкой, иначе за ночь, пока сапоги для просушки висели над печью, она бы закаменела.

Все выполняли эту муторную работу сами — кроме Лышко, который прицепился к Витко и заставлял этим заняться его. Когда Михал заметил, он в присутствии других парней призвал Лышко к ответу.

На Лышко это не слишком произвело впечатление.

— Ну и что с того? — недолго думая заявил он. — Сапоги намокают — а ученики здесь для того, чтоб работали.

— Не на тебя! — сказал Михал.

— Ах вот что! — возразил ему Лышко. — Ты суёшь свой нос в вещи, которые тебя не касаются. Ты тут разве старший подмастерье?

— Нет, — вынужден был признать Михал. — Но полагаю, что Ханцо на меня не обидится, если я всё же скажу тебе впредь разминать свои сапоги самому, Лышко. Иначе может статься, что ты наживёшь неприятности — и ни один человек не посмеет меня упрекнуть, что я тебя не предупреждал.

Неприятности скоро нажил не Лышко.

Вечером следующей пятницы, когда парни в облике воронов расселись на шесте в Чёрной комнате, Мастер объявил им: до его ушей дошло, что один из них тайком протягивает руку помощи новому ученику и незаконно облегчает ему работу, это заслуживает наказания. Затем он повернулся к Михалу.

— С чего это ты помогаешь мальчишке — отвечай!

— Потому что мне жаль его, Мастер. Работа, которую ты с него требуешь, слишком тяжела для него.

— Ты находишь?

— Да, — сказал Михал.

— Тогда послушай теперь меня хорошенько!

Мельник вскочил и оперся руками о Корактор, перегнувшись через него.

— Что я с кого требую или не требую, не твоё собачье дело! Ты забыл, что я Мастер? Что я приказываю, то приказываю, и на этом баста! Я преподам тебе один урок, который ты будешь помнить до конца своих дней! Вон отсюда, все остальные!

Он выгнал мукомолов из комнаты и заперся с Михалом.

Парни в тревоге убрались в свои постели. Они полночи слышали ужасный визг и карканье в доме — затем Михал, шатаясь, поднялся по лестнице, бледный и смятённый.

— Что он с тобой сделал? — хотел узнать Мертен.

Михал обессилено отмахнулся.

— Оставьте меня, прошу вас!

Парни догадывались, кто сдал Михала Мастеру. На другой день они держали совет в камере для муки и постановили отплатить за то Лышко.

— Мы его, — сказал Андруш, — сегодня ночью стащим с нар и надерём ему шкуру!

— Каждый с дубиной! — крикнул Мертен.

— А после, — пробурчал Ханцо, — волосы ему обрезать и лицо намазать сапожным жиром — а потом сажей сверху!

Михал сидел в углу и молчал.

— Скажи и ты что-нибудь, — крикнул Сташко. — В конце концов, это тебя он заложил Мастеру!

— Хорошо, — заметил Михал, — я вам кое-что скажу.

Он подождал, пока они затихли, затем начал говорить. Спокойным голосом говорил он, как Тонда говорил бы на его месте.

— Что сделал Лышко, — сказал он, — это подлость. Но что вы тут задумываете — немногим лучше. В гневе не взвешивают каждое слово — ладно. Но теперь вы излили душу, теперь хватит. Стыдиться за вас — избавьте меня от этого.

Виват Августу!

Парни не всыпали Лышко — вместо этого они избегали его все последующие дни. Никто не говорил с ним, никто не давал ответа, если Лышко спрашивал о чём-то. Кашу и суп Юро подвал ему в отдельном горшке — «потому что не стоит ожидать, чтоб кто-то ел с подлецом из одного котла». Крабат считал, что так и надо. Кто доносит Мастеру на своих товарищей по работе, заслуживает того, чтоб испытать на себе их презрение.

В новолуние, когда приехал кум со своим грузом на перемолку, мельнику опять пришлось работать наравне со всеми. Он делал это с большим