Отречение Николая II. Машинописный текст

Вслед за манифестом об отречении Николай II подписал свои последние указы. Князь Г.Е. Львов назначался председателем Совета министров, а великий князь Николай Николаевич – Верховным главнокомандующим. На этих указах от 2 марта 1917 г. также официально значилось другое время: «14 часов»[137]. О выходе манифеста и указов были сразу уведомлены председатель Думы М.В. Родзянко и чины высшего командования.

Таким образом, отрекшись от престола, монарх сделал все возможное для соблюдения формальной законности при передаче власти в другие руки. Но, «отрезанный от всех», он понятия не имел о реальном положении дел и о тех силах, в руках которых теперь была сосредоточена реальная власть. В 1 час ночи 3 марта Николай II «с тяжелым чувством пережитого» выехал на поезде из Пскова в Могилев – в Ставку. Состоявшийся переворот и катастрофические итоги своего царствования он резюмировал в дневнике словами: [2 марта 1917 г.] «Кругом измена и трусость, и обман!»[138].

Отречение Николая II предполагало передачу монархической Ту власти его брату – великому князю Михаилу Александровичу. Но свергнутый царь не имел ни малейшей возможности заранее объясниться с братом и поставить его в известность о своем решении. И только покидая Псков, бывший монарх послал брату – «Его императорскому величеству Михаилу Второму» телеграмму. Он сообщал о своем вынужденном «крайнем шаге», просил у Михаила прощения за свое внезапное решение, а также обещал остаться «навсегда верным и преданным братом». Телеграмма заканчивалась словами: «Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине»[139]. При этом Николай II явно поторопился величать Михаила императорским титулом, ибо отречение еще не было официально обнародовано, а о начале нового царствования самому Михаилу надлежало объявить не иначе, как собственным манифестом о восшествии на престол.

Впрочем, до великого князя Михаила Александровича телеграмма не дошла, а сама история отречения Николая II получила продолжение. Еще днем 2 марта, выступая перед журналистами и публикой, П.Н. Милюков столкнулся с недовольством радикальной части аудитории, возмущенной планами Временного правительства сохранить «старую династию». Тем не менее, он не стал поступаться принципами и продолжал защищать «парламентарную и конституционную монархию», запугивая оппонентов угрозой «гражданской войны». Однако вечером того же дня ему пришлось скорректировать свое заявление «о династии»; Милюкова заставили сказать, что это было его «личное мнение»[140].

Великий князь Михаил Александрович

Любопытно, что решение Николая II передать трон не сыну, а брату вызвало критику среди адъютантов царя. Они отмечали, что по закону монарх «не имеет права отрекаться за Алексея Николаевича» подобно тому, как «опекун» не может отрекаться за «опекаемого»[141].

Содержание манифеста об отречении беспокоило и новую власть, но отнюдь не в плане защиты «имущественных прав» цесаревича. Временный комитет Государственной думы и Временное правительство сочли отречение Николая II в пользу Михаила «абсолютно» неприемлемым. Известие о передаче верховной власти от свергнутого царя к другому представителю династии привело к новому солдатскому бунту в Петрограде с криками: «Долой династию!», «Долой Романовых!». Солдат поддержали рабочие, за спиной которых стояли социалистические партии. Временному правительству с трудом удалось договориться с Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов о созыве Учредительного собрания, где народу предстояло «высказать свой взгляд на форму правления». Таково было главное условие разрешения кризиса, порожденного петроградским Двоевластием.

Первый состав Временного правительства

Поэтому в разговоре по прямому проводу с генералом Н.В. Рузским, начавшемся в 5 часов утра 3 марта, М.В. Родзянко и Г.Е. Львов просили высшее командование отложить публикацию манифеста Николая II об отречении и, «по крайней мере, не торопиться с приведением войск к присяге». Констатировав, что «пока все остается по-старому, как бы манифеста не было», Рузский требовал прояснить вопрос, как быть с указами Николая II о назначении премьером князя Г.Е. Львова, а главковерхом – великого князя Николая Николаевича. Родзянко отвечал: «Сегодня нами (! – В.В.) сформировано правительство с князем Львовым во главе…». При этом он и Львов «ничего» не возражали «против распространения указов о назначении великого князя Николая Николаевича Верховным главнокомандующим»[142]. Таким образом, указ Николая II о назначении Львова председателем Совета министров был дезавуирован. Такой должности, равно как и Совета министров, больше не существовало. Преемственность власти была нарушена. Львов признавался премьером Временного правительства «совершенно независимо от царского указа»[143].

Чины высшего командования, которые в течение предшествующих дней обеспечивали, как им казалось, мирное и почти законное окончание «переворота», уже к утру 3 марта обнаружили, что никакого «немедленного умиротворения» не было и в помине. Их бескровная и блестяще проведенная военная операция, итогом которой стало отречение царя, не принесла желаемых плодов.

В 6¾ часов утра 3 марта М.В. Алексеев, по требованию М.В. Родзянко, распорядился «всеми мерами и способами задержать» публикацию манифеста об отречении и ознакомить с ним «только старших начальствующих лиц». Однако этого оказалось мало. Вслед за тем Родзянко переговорил с Алексеевым по аппарату: он «настойчиво» просил «не пускать в обращение манифеста, подписанного 2 марта, […] и задержать обнародование этого манифеста». Алексеев был крайне разочарован таким решением, вызывающим «шатание умов в войсковых частях» и способным ввергнуть «Россию безнадежно в пучину крайних бедствий». Он потерял доверие к Родзянко, которого начал открыто подозревать в потворстве «крайним элементам», и желал «осуществления манифеста во имя Родины и действующей армии». Но, не ограничиваясь этим, Алексеев решил действовать и попытался сплотить генералитет вокруг себя. Он выступил за срочный созыв совещания главнокомандующих фронтами в Могилеве «для установления единства во всех случаях и всякой обстановке». Алексеев допускал проведение такого совещания как под руководством Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, так и в его отсутствие [8 или 9 марта], если он «не сочтет возможным прибыть лично». Алексеев подчеркивал: «Коллективный голос высших чинов армии и их условия должны, по моему мнению, стать известными всем и оказать влияние на ход событий», – и обращался к главкомам за их мнениями о необходимости «съезда главнокомандующих». Обо всем этом говорилось в телеграмме Алексеева главнокомандующим фронтами, посланной в 7 часов утра 3 марта[144]. Итак, перед высшим командованием была впервые поставлена задача выработать и обнародовать свою политическую программу. Иными словами, генералитет должен был заявить о готовности взять власть. Военная диктатура становилась одной из вероятных моделей будущей политической системы России.