– Мы же не видели, какого ребенка они из меня достали, – они загородились ширмой. Откуда нам знать, что это наш ребенок?

Часом позже она пришла ко мне в одной майке без трусов и вручила мне малыша. Я не замечала, как к ней подкрадывается депрессия. Напротив, меня восхищало, что ей удается уделять столько внимания ребенку, одновременно оставаясь ухоженной и красивой. Я не знала, как она выматывается. Не видела, что она захлебывается от забот. И вот теперь она попала в больницу. Ее утомлял даже самый короткий разговор, и я собралась уходить, но она попросила меня побыть еще. Жюли хотела, чтобы я рассказала ей о жизни за пределами больницы, сообщила, что новенького у соседей, как поживают мой сын и Мишель, к которому она относилась с особенным теплом. Зная, какую скуку наводят на посторонних разговоры влюбленных, я не стала упоминать о Джорджии, от которой напрасно ждала звонка, и вместо этого поделилась впечатлениями о встрече с Захией.

В сущности, говорила я, Захия – наследница героини романа “Нана”, а также всех куртизанок былых веков, биографии которых запоем читала моя мать. Мата Хари, Мессалина, Паива, Мари Дюплесси и Прекрасная Отеро – все мое детство прошло под обаянием этих экзотических имен, звучавших для меня именами каких-то дальних родственниц. Я хорошо помнила Анну, она же Нинон де Ланкло, которая еще ребенком цитировала Монтеня, а потом стала знаменитой куртизанкой и в возрасте восьмидесяти пяти лет продолжала следить за литературой и менять любовников. Свою богатейшую библиотеку она завещала юноше, который поразил ее своим редким умом, – впоследствии он прославился под именем Вольтера. Я помнила Иду Сент-Эльм, любовницу маршала Нея, напечатавшую “Воспоминания современницы”, – ходили слухи, что их подлинным автором был один из ее поклонников. Ну конечно, разве женщина, тем более куртизанка, способна держать в руках перо? Это ведь не задницей крутить! Еще была Лола Монтес – исполнительница “экзотических танцев”, в жилах которой текла креольская и ирландская кровь, любовница Ференца Листа и автора “Дамы с камелиями”. Во время исполнения танцев она так высоко поднимала юбки, что изумленным зрителям на миг открывалась, мелькнув черной молнией, сокровенная часть ее тела. Номер назывался “Танец паука” и собирал толпы. Позже Лола Монтес стала любовницей Людвига I Баварского. Своим последним появлением на публике она обязана Максу Офюльсу, в 1955 году снявшему посвященный ей фильм.

Жюли слушала меня молча; по щекам у нее текли слезы. Я спросила, что ее так огорчает.

– Я скучаю по тебе, – ответила она. – Пообещай мне, что я отсюда выберусь.

И она улыбнулась мне светлой отмытой улыбкой. Я поняла, что должна дать ей отдохнуть. Она закрыла глаза, и я сунула ей в руку браслетик Ализе, который сняла у себя с запястья, – на счастье. Потом вышла, тихонько притворив за собой дверь, и побрела лабиринтом коридоров. Минуя приемную, заметила, что японские туристы по-прежнему сидят там, не проявляя ни малейших признаков нетерпения. Я подумала о девушке Юко, которую так жестоко разочаровал город ее мечты. И о Жюли, которая родила ребенка, но совсем не так, как ей это представлялось. Может, лучшее средство от иллюзий – вообще не ждать от жизни ничего хорошего?

Я шла через парк, когда у меня зазвонил телефон. Номер был незнакомый. В трубке раздался женский голос, и сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди.

– Алло! – сказала я, всеми силами стараясь не выдать охватившую меня бешеную радость.

– Добрый день. Это Мари.

– Мари? – разочарованно переспросила я и еще раз повторила, уже с ноткой тревоги в голосе: – Мари?

– Мари Вагнер. Жена пастора Вагнера. Видите ли, я сейчас в Париже… Я звоню с чужого телефона… Понимаете, у меня украли сумку, а там был телефон… И кошелек… Я хотела спросить… Нельзя ли приехать к вам? Мне больше не к кому обратиться.

Я продиктовала ей адрес, в душе проклиная ее за свою несбывшуюся надежду. Выходя за ворота, я злобно подумала, что была права: от жизни не приходится ждать ничего хорошего.

Потому что ничего хорошего в ней по большей части не происходит.

При виде Мари, одиноко стоящей возле моего подъезда, в моем квартале, я растерялась. Нечто подобное я испытывала ребенком, случайно встретив в супермаркете преподавателя математики или обнаружив за соседним столиком в ресторане школьную учительницу, которая спокойно ужинала со своим мужем. В присутствии Мари посреди привычного пейзажа было что-то неправильное, сбивающее с толку. Приблизившись, я заметила, что она дрожит всем телом – ни дать ни взять куча листьев, поднятая в воздух порывом ветра.

– Что с вами случилось? – приветливо спросила я. Мне чудом удалось припарковаться рядом с домом, что мгновенно улучшило мое настроение.

Она не ответила – слишком сильно у нее стучали зубы, из чего я вывела, что она, скорее всего, жутко замерзла и умирает от голода.

– Как насчет франкфуртских сосисок с жареной картошкой? – предложила я, указав рукой на бистро. – Вот странная штука, я давно заметила, что по средам на меня нападает желание поесть сосисок, причем в одно и то же время.

Я пустилась в описание горчицы с тмином, уверенная, что она придаст сил нам обеим, но Мари не спешила разделить мой восторг; ей по-прежнему не удавалось выдавить из себя ни одного членораздельного звука.

– Я потеряла Жермена, – наконец с трудом произнесла она, так некоторые заики, чтобы договорить фразу до конца, переходят на крик.

– Какого Жермена? – не поняла я, совершенно забыв о существовании слепого парня.

– В метро! Пока звонила вам!

– Подождите, подождите… Вы же сказали, что у вас украли кошелек?

Мари издала громкий стон – она и правда была на пределе. Сосиски отступили на второй план, и я повела ее к себе. И очень пожалела, что Жюли нет дома – она, как никто другой, умела находить выход из подобных ситуаций, организуя поиск потерявшегося в метро слепого и одновременно занимаясь приготовлением вегетарианского ужина на десять персон и планируя завтрашнее утреннее совещание. Мне до нее далеко – я мечтала об одном: лечь в горячую ванну и предаться сладостным мыслям о Джорджии. Но в отсутствие Жюли приходилось взвалить заботу о ближнем на себя.

Дома я предложила Мари выпить, пока я приму душ и смою с себя треволнения дня. Но она отказалась наотрез. По ее мнению, я не осознала всей тяжести происшедшего; нам надо не дома сидеть, а мчаться в метро, звонить в полицию, в мэрию, вызывать пожарных и печатать объявление в газетах!

Ничто не наполняет меня таким ледяным спокойствием, как вид психующих людей.

Я оставила Мари волчком кружиться по ковру в гостиной и отправилась на кухню. Достала из морозилки бутылку зубровки, наполнила пару рюмок, вернулась в гостиную и объяснила Мари, что нам с ней просто необходимо немного выпить; мозги у нас прояснятся, и мы решим, что делать дальше. Она ничего не желала слушать и резким жестом смахнула на пол обе рюмки. Я очень не люблю, когда проливают водку – это одна из немногих вещей, способных пробудить во мне настоящую ярость. Мне хотелось, чтобы эта баба немедленно убралась вон из моего дома, и я приказала ей сесть на диван-футон и в строго хронологическом порядке рассказать мне, что произошло. Только так я могла надеяться, что помогу ей отыскать парня, после чего провожу ее на вокзал и навсегда избавлюсь от обоих.