Близилась к концу отделка двух комнат, прихожей, санузла и кухни, Нина не отлипала от интернета, ища недорогие, но обязательно деревянные двери – не из ДСП и не из МДФ, Дмитрий соглашался с нею, не вполне понимая разницу. Она уже подбирала мебель, показывая вечерами Дмитрию варианты, он даже притомился рассматривать и говорил:

– Решай сама, я тебе доверяю.

– Сама! Сама бы я сплошную Италию взяла, а деньги где? Вот эта кухня тебе нравится?

– Да.

– Мне тоже. Но она восемьдесят тысяч евро стоит! А я рассчитываю на пять максимум.

Дмитрию и пять казалось дорого, но он не вмешивался.

И тут, на пике работ, на пике вдохновения и азарта, охватившего Нину, узналось то, что, оказывается, многие жильцы уже знали: дом будут сносить.

Нина не поверила.

Пошла в управляющую компанию.

Там подтвердили.

Она все равно не поверила.

Добилась приема аж в мэрии, где служащие тонко понимают, кого можно отшить, а кого лучше все-таки принять, иначе хуже будет.

Там тоже подтвердили.

Срок – будущее лето. Сейчас готовятся списки предложений жилья для переселения. Не беспокойтесь, вам хуже не будет. И даже намекнули, что если сыновья быстренько женятся, то семья может претендовать на три квартиры! Правда, однокомнатные. И, очень вероятно, с доплатой.

Нина вернулась мрачная, долго ругалась, Дмитрий сочувствовал и мысленно упрекал себя за то, что переживает меньше Нины. Да, он привык к этому дому, к этой квартире, он здесь родился, долго жил, но при этом, однако, хотелось чего-то нового. У него ведь и так все слишком однообразно: та же работа, та же машина, те же любимые сайты в интернете и программы по телевизору. И семья та же, что, конечно, замечательно, но если взять по совокупности, как-то… Добавляет однообразия, прямо скажем.

– Нет, и что делать теперь?! – бушевала Нина. – Столько денег вбухано, все уже почти готово! Кто за это заплатит? Ведь ломать вместе с ремонтом будут! Хорошо, я полы сниму, а с потолка всё – как? А в ванной и в кухне облицовка, просто так не отобьешь, все поколется к черту! И ведь все же продумано под эту квартиру, а не какую-то другую. Дим, чего молчишь?

– Думаю, не одни мы в такой ситуации. В доме все время кто-то ремонт делает.

– Очень утешает! Вечно ты мне про других! Слушай, а может, это все вранье? У меня один клиент был, рассказывал, их дом, он в центре, совсем старый, пятнадцать лет снести грозятся и все не сносят.

После этого Нина углубилась в свои мысли, отпивая понемногу вино (купила с горя, хотя обычно не увлекалась), а потом сказала:

– Это она нам мстит.

– Кто?

– Мама твоя.

– Нин, ты сама понимаешь, что это чушь.

– Не чушь. Ведь была совсем здоровая, ну не совсем, но в пределах, а потом бац: осенью умру.

– И нарочно умерла?

– Такие случаи бывают. Если человек очень хочет, может просто лечь – и все. Она, наверно, как-то узнала, что дом будут сносить. А нам не сказала. Чтобы мы ремонт начали. Наверно, просто хохотала, когда помирала. Вы хотели по-человечески жить, вам тут у меня не нравилось? Получите!

– Прекрати!

– А ты не ори на меня! Был бы нормальный мужик, сел бы с матерью, поговорил: мама, от твоего психоза все страдают, возьми куда-нибудь путевку, съезди, а мы тут все приведем в порядок! Ты пробовал ей так сказать?

– Это было бессмысленно.

– Нет, ты пробовал? Ты даже не пробовал! Даже не пытался!

– Нин, хватит. Я ведь и обидеться могу.

– Неужели? Конечно, можешь себе позволить! Это мне некогда, я и строитель, и прораб, и бригадир, и сантехник! Прокладки, между прочим, менять научилась, причем не там, где ты думаешь!

Дмитрий оскорбился. Молча встал и ушел в комнату.

Сел за компьютер, начал играть в простую игрушку, чтобы успокоиться.

И вдруг застыл.

А потом повернулся и оглядел комнату.

Вот тут был шкаф с зеркалом. Тут книжный шкаф. Тут стояла мамина кровать. Тут жила мама. О чем думала? Почему так замкнулась? Почему, до смерти отца бодрая, живая, веселая, любящая чистоту и порядок, так резко изменилась, перестала замечать вокруг себя пыль, грязь, беспорядок? Впрочем, порядок был – порядок нетронутости. Она ничего не хотела касаться, чтобы все было как при отце, догадался Дмитрий. Почему я раньше этого не понял? Почему об этом с ней не поговорил? Она таким образом сохраняла отца, но ведь я мог же хоть в какой-то степени его заменить! Если бы попытался понемногу вытеснить отца, как ни странно это звучит, она, может быть, согласилась бы на перемены. Тот же кривой торшер, у которого бок взбугрился от слишком сильной лампы – она не могла не видеть, что выглядит он убого, неказисто, а если бы Дмитрий, каким-то образом проникнув к ней, посидел рядом под торшером вечер, другой, третий, пожил бы там, он имел бы право ненавязчиво предложить поменять его – не только для нее, но и для себя. А там дошло бы и до драного зеленого кресла под торшером, оба деревянных подлокотника которого, наклеенные нехитрым советским манером прямо на обивку, отвалились. Сначала он подклеил бы их, а потом сказал бы: «Да нет, мам, это не выход, давай другое купим! А то на этом сидеть, у меня вся попа, извини, комками сбилась!». Сыну неудобно – это повод! А когда неудобно самой – не повод. Даже наоборот, какое может быть удобство, если умер муж? Нет, тебе неудобно, зато ты жива, вот и терпи.

Огорченный и отчасти напуганный этими новыми мыслями, Дмитрий встал и хотел выйти к жене, чтобы ими поделиться, но вспомнил, в каком она настрое, и сел опять к компьютеру.

Но не игралось. Глупый вихрастый человечек застыл в прыжке перед очередным препятствием, на мониторе равномерно мерцала надпись «Pause», и Дмитрий сам себе показался этим человечком, который прыгал, прыгал и вдруг завис, впервые задав себе вопрос: а куда, собственно, я прыгаю и зачем? Какова цель?

Вот у Нины была цель, сейчас у нее горе из-за того, что достижение этой цели оказалось невозможным (вернее, обессмыслилось), пусть цель не какая-то там сильно духовная, но все же. А у него, Дмитрия? Ходить на работу и зарплату получать? Заботиться о семье? Это не цель, а… а что? Наверное, долг, что ли? Или, так скажем, условие существования. Привычка. И так далее.

А цель-то была, просто он ее проморгал: вернуть маму к жизни. Она ушла из нее за двадцать с лишним лет до смерти, а он как-то сразу согласился с этим. Почему? Почему так легко смирился с этим уходом? Может, всего лишь потому, что так легче было жить? Мама не вмешивалась ни во что, существовала бесшумно, почти бестелесно, хотя наверняка какие-то мысли у нее были насчет того, что происходит за стеной. Почему она не приняла Нину? Ни одного попрека не было, ни одного намека, но Дмитрий чувствовал – не приняла. И с этим тоже смирился. Даже похваливал себя за то, что не принял ничью сторону. Но и для того, чтобы между ними образовалась связь, тоже ничего не сделал.