никак не был связан с ними. Они всегда держались очень настороженно, когда шли через город с тяжелой ношей, чтобы обменять или продать свой товар. Думаю, Уильям вырос где-то здесь, неподалеку, впоследствии я узнал о нем гораздо больше. Уильям очень скоро стал мне другом, и начало нашей дружбе положило то самое утро, когда я увидел его возле загона для лошадей, где он учился выхватывать пистолет, как это делают стрелки-асы. Он немного смутился и спрятал револьвер в кобуру. Мой был подарком Стенсон, у нее было много оружия, и мой совсем не блестел. Ручка у него была деревянная, потемневшая от ее руки, и это для меня было дороже всего на свете.

Мы поздоровались кивком головы, а потом уставились друг на друга — так собаки обнюхиваются при встрече. Но присматривались мы недолго, с восточной стороны появился Эверт и с ним еще двое: здоровенный толстяк, наш ровесник по имени Шон и парень гораздо старше, очень худой и грязный. Своего имени он не назвал. Судя по всему, он был приятелем Эверта и учится стрелять ему не требовалось. Приятель не проявлял к нам враждебности, но держался на расстоянии и с холодком, словно взял за правило, что в один прекрасный день его противником может стать кто угодно.

— Нам, парни, нечего делать рядом с лошадьми, мы кое-куда отправимся пешком.

Как один, мы все повернулись к Шону: из-за толщины ему во время прогулки по лесу придется нелегко. Однако он был на все готов, хотя лоб у него уже блестел от пота. И еще он сделал вид, будто не понял, с чего это мы все на него пялимся.

После часа ходьбы солнце напекло нам спины, портупея натирала кожу сквозь мокрую рубашку. Шли молча, и мне понравилось, что между нами, я имею в виду Шона, Уильяма и себя, потихоньку все равно устанавливалось понимание. Мы пробирались за Эвертом по лесистым холмам такими тропами, что нашим лошадям уж точно пришлось бы туго. Потом петляли вдоль реки против ее течения и наконец добрались до, скажем так, стрельбища — земляной площадки, где, обозначая расстояние в двадцать метров, лежали стволы деревьев, а осколки стекла возле них говорили, что это место предназначено для тренировок, и мы не первые, кто тут упражняется.

Отдыхать мы не стали, сразу перешли к делу. Три пустых бутылки на стволе — три мишени. Если кто-то из нас промахивался, что сперва случалось часто, Эверт сыпал ругательствами и советами. Слушать нужно было советы, а ругань пропускать мимо ушей, тем более что она, собственно, к нам и не относилась. Очень скоро стало ясно, что Шон стреляет здорово, а вот Уильяму стрельба не то чтобы давалась. Правда, Эверт не похвалил и Шона. Сказал ему, мол, да, целится он отлично и почти всегда попадает куда надо, но тратит на это столько времени, что его десять раз успеют прихлопнуть.

— Мы не на охоте, парнишка. Если бы речь шла о лосе, я уверен, он был бы твой, не поспоришь. Но у тебя никаких шансов против веселого парня в конце улицы, который выхватывает револьвер быстрее, чем рыбка выскальзывает из руки.

Шон стал стараться стрелять быстрее, но теперь он чаще промахивался. И все же мне хотелось стрелять, как он. Уильям не терял упорства. Из нас троих ему пришлось труднее, но он сохранял спокойствие, сосредоточенность, боевитость, не поддаваясь никаким настроениям и обидам, хотя Эверт сопровождал насмешками каждый его промах.

— Может, тебе сподручней из лука стрелять? — в какой-то момент крикнул ему Эверт, и мне показалось, что вот тут-то Уилл и занервничает.

Эверт в свое время, когда тут строили первую железную дорогу, руководил прокладкой рельсов. Он работал с парнями поупрямей нас и умел вовремя остановиться. Но ерничал вовсю — такой у него был учительский прием.

Что касается меня, то я довольно скоро придумал одну хитрость и благодаря ей делал успехи с сумасшедшей скоростью. Стоило мне только вообразить на месте бутылки ненавистного мне человека, как я тут же попадал в цель. Какое-то время целью был шериф, который поднялся в комнату вместе с Дженни. Потом на его место я поставил Эда, здоровенного придурка, который травил меня в детстве, издевался над моим шрамом всюду, где только мог. Но с шерифом получалось лучше. И тут вдруг позади бутылки появился мой отец. Выстрел удался, но после этого меня стала бить дрожь. Пришлось присесть на пень, и меня чуть не вывернуло.

— Что-то припекает, — заметил Эверт. — Сделаем перерыв.

Никто не сказал ни единого слова про мой шрам. Я внезапно вспомнил о нем и даже потрогал пальцем, проверяя, на месте ли он.

Эверт достал сушеное мясо и раздал всем. Приятель Эверта — он по-прежнему держался от нас в сторонке — вытащил бутылку виски и откупорил ее.

— Им не наливай, — распорядился Эверт. — Они учатся, должны быть трезвыми.

— А если им придется стрелять, когда они не будут трезвыми, а?

— Этим мы займемся позже. Пока им надо набить руку. А по такой жаре они и уснут с одного глотка. Вечером видно будет.

Вечером? Я-то думал, что к вечеру мы снова будем внизу, в долине, обещал же Перл, что посажу ее на лошадь. Но я не стал выступать. Радовался, что учусь стрелять и что я оказался вместе с ребятами. В первый раз я был в мужской компании, где на меня не смотрели как на слабака или урода, просто приняли — и всё. Идиллия была полной, пока ее не нарушил Шон. Жуя, он неожиданно спросил:

— Ну и на каком ты этапе с Дженни?

Остальные рассмеялись. Я заледенел и посмотрел на Шона черным взглядом. Чернее некуда. Я пожелал задохнуться от икоты этому шматку сала, который, ясное дело, никогда не имел дела с девушкой! Или имел? Может, и имел. Может, он тоже ходит в бордель. Может, я один только в этой компании девственник, и, может, все они, кто сидит вокруг меня, уже переспали с девушкой, которая мне так нравится. У меня появилось ощущение, что в реке меня вдруг подхватило ледяное течение, вода попала в рот, в нос и я не достаю дна. Шон улыбнулся в ответ, глаза у него были удивленные.

— Что стряслось? Что я такого сказал? И не строй такую рожу. Она в общем распоряжении, значит, и в твоем.

Я мгновенно поднялся на ноги, меня душила ненависть, и я нащупывал на бедре, где у меня там ствол.

— А твои барашки, похоже, норовят в волки, — присвистнул приятель