– Сколько?!

– Восемь, мой повелитель.

Илыгмыш стал часто щипать бородку, надулся, на щеках выступили пятна.

– Ты знаешь, что я никогда не меняю решений? – спросил он Туглая.

– Знаю.

– И решение я приму сейчас!

– Конечно, мой повелитель.

– Что мне сделать со змеенышем, отправимшим к предкам восьмерых моих людей? – тут он бросил взор на нукера. Тот развел руками и поднял глаза кверху. – А ты что скажешь? – повернулся хозяин к арактырцу.

– Хороший товар. Мамлюки много денег за него дадут.

– Больше, чем за булат Тибир-бека? – зло произнес оглан.

Собеседник насупился.

– Булат Тибир-бека я не продам!

У Илыгмыша играли желваки.

– Хороший, считаешь, будет воин?

– Лучше – только первый баатур, – приложил руку к сердцу сотник. – Они наносили одинаковые удары, одинаково защищались. Думаю, старший как раз и учил младшего.

– Вот так, да? – повелитель не оставлял в покое бородку. – Так, может, не отвозить в Кафу, а оставить у себя на службе?

– Посмотри на него сначала, – подал голос Наиль. – Это даже не волк, это настоящий Эрлик. Вряд ли он согласится – а мамлюки умеют заставлять, у них никто не отказывается. И оставлять здесь… Как мы справимся с самым древним обычаем монголов – не спать под одним небом с убийцей кровника?.. У павших остались братья, отцы…

– Я не хочу на него смотреть. Боюсь, если сейчас увижу наглого волчонка, то прикажу привязать его к хвосту лошади и гнать ее по степи, пока и сами кости урусута не изотрутся в пыль. А не согласится служить – тогда перед другими рабами привяжем к четырем коням и пустим их в разные стороны, будет остальным на будущее наука. Что касается кровной мести, то мое слово в Степи еще что-то значит! Пока повелеваю посадить его в зиндан, и непременно с колодкой! С колодкой! И пусть там пробудет дней пять. В яме гордость как-то съеживается, а иногда и вовсе пропадает.

– Он ранен, – заметил сотник. – Если не лечить, может умереть.

– Еще лучше, – кивнул Илыгмыш. – Тогда пусть небо решает, жить ему, или нет. Если продержится пять дней, возьму на службу. Если сдохнет – так тому и быть. Ступай!

Туглай, кланяясь, вышел из юрты. Как хорошо! В гибели бойцов – не виноват, Наиль подтвердил его отвагу (а сомнения в искренности нукера нет-нет, да появлялись), захваченного в бою клинка не лишился, только вот денег за мальчугана не видать. Ну и ладно! Хотя если за ним не ухаживать, то оглан и возможного воина потеряет. Пошел к своим солдатам. Отозвал Айдара, попросил заняться пленником, не просто бросить в зиндан, но и прислать лекаря, и кормить хорошо. Только так… Не бросаясь в глаза. Тот, глупец-глупцом, а понял, убежал выполнять приказ.

Юз-баши уселся в круг, выпил кумысу и сразу получил баранью ногу. Жадно вгрызся зубами в мясную плоть, разом позабыв поход и сражение. Только мысли о предстоящих ласках Хадии занимали его ум.

Олега схватили за плечи и потащили два крепких бесермена. Он вяло попытался отмахнуться, но сил никаких не нашлось. Его привели на открытую площадку, очень похожую на место для казней. Подошел местный мастер, ловко и споро набил на шею колоду, больно оцарапав шею, но освободил руки. Затем приподняли прямо с земли плетеную круглую крышку и знаками показали – лезь вниз. Он покачал головой, и один из вражин принялся легонько тыкать его ножом, подталкивая к яме. Плотницкий сын заглянул вниз – она казалась довольно глубокой, и смердило оттуда ужасно. Ордынец пролаял что-то, и древоделя понял, что его просто кинут вниз – так можно и руку, и ногу сломать. Вдоль стены шло тонкое бревно с набитыми поперечными сучьями. Он по ним спустился. Зажимай нос, не зажимай – все одно.

Под ногами плескалась жижа из кала, мочи и огрызков еды. Видно, это место редко пустовало. Ох, Господи! Что же делать? Почему не убили, ироды? Зачем он им вообще нужен?

Сверху раздался крик, он поднял голову – в грязь полетели засохшие лепешки. Жрите сами – он решил умориться голодом. Христос сказал: отчаяние – грех. Но если не есть лежащий в дерьме хлеб, это же не будет самоубийством, ведь правда?

Ноги не держали, но падать в жижу не хотелось. Он раскачал нижний сук, оторвал его от бревна и, собрав волю в кулак, принялся долбить стену. Пальцы уже не разжимались и приросли к дереву намертво, но он, стиснув зубы, все работал и работал, углубление расширялось, падающая вниз земля впитывала влагу, он, переступая с ноги на ногу, одновременно утрамбовывал ее и читал про себя молитву:

«Да воскреснет Бог, и расточаться врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут: яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением и в веселии глаголящих: радуйся, пречестный и животворящий кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшего силу диаволю и даровавшего нам тебе, крест наш честный, на прогнание всякого супостата. О, пречестный и животворящий кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».

В конце концов углубление оказалось достаточно большим, чтобы он мог в него забраться, свернувшись калачиком. Завтра с противоположной стороны он выкопает яму с уклоном вниз – для своих дерьма и мочи, а из глины слепит для нее крышку. Земля под ногами уже подсыхала. Вони станет меньше. Он хлопнул себя по плечу – да, вот только вшей и клопов не убудет. Да пусть пьют его кровь! Все равно помирать. Он втиснулся в углубление, прислонил край колодки к стене, и так, с головой на весу, уснул.

– Урусут! Урусут! – услышал он сквозь сон. С трудом разлепил веки, шагнул на дно, выпрямился, поднял голову. На фоне сумеречного вечернего неба виднелась голова. Прищурился, пригляделся, узнал старика-лекаря.

– Еда! – шептал тот. – Вкусный еда! Надо есть еда!

Вниз на веревке опускался маленький жестяной жбан. Олежка схватил его, но сразу отдернул руки – тот оказался горячим. Сжал веревку, поставил котелок вниз, развязал узел. Через какое-то время рядом таким же образом оказался бурдюк с водой.

– Завтра внучка! – шипел лекарь. – Внучка завтра! Алтантуяа! Имя! Алтантуяа!

Раз, и исчез. Олег не понял ничего, кроме того, что до завтрашнего вечера, кроме лепешек, ничего не ждать. Снял крышку – в густом бульоне плавали корешки растений и мелко нарубленные кусочки мяса. Принялся потихоньку, глоточками пить. Мясо проглатывал – жевать он не мог. Корешки решил тоже есть, не выплевывать – поскольку ордынец лекарь, значит, трава лечебная. Хуже все равно не будет.

К утру замерз дико. Разогреваясь, весь следующий день рыл себе «ложе» и отхожую яму. Даже не яму – ямку. Оторвал еще два сучка, их перекрестье послужило основанием крышки – земля липла к дереву и засыхала хорошо. Но из-за постоянного движения колодка растерла на шее рану, к ней уже присосались мухи-кровопийцы. Если отложат личинки – все, смерть мучительная и долгая. Но раз монголы кормят, значит, он им зачем-то нужен? Может, ждут кого-то совсем главного, без которого не властны решить судьбу полонянина?