резинку. Русые волосы рассыпались по плечам. — Нет, так не годится, надо как-то их оформить, У Милены мне нравится прическа: волосы подобраны вверх и волнистая прядь ниспадает на лицо… У Ксении лак для ногтей, да, яркий, но я себе тоже могу позволить такой, хоть я и на тринадцать лет старше ее. Велика важность! У меня руки красивые…»

Увлеченная своими мыслями, Вера стала одеваться, попросив портье заказать ей такси. Греки млели, когда Вера начинала говорить с ними на их языке.

— Вот так хочу, — указала она парикмахеру на снимок в журнале, — и цвет такой, с легким золотистым оттенком.

Вернулась в отель только вечером с целым ворохом пакетов и коробок.

— Тридцать четыре года жила, во всем себе отказывая, зато теперь — метаморфозы прямо по Овидию!.. — с улыбкой произнесла она, глядя на себя в зеркало.

* * *

Когда Вера после отпуска пришла в издательство, ее никто не узнал. Она возникла на пороге кабинета Вежиной, с трудом удерживаясь от улыбки. Ксения подняла голову, посмотрела на нее и спросила:

— Простите, вы ко мне?..

— К вам! — Улыбка озарила лицо Веры.

Ксения, не отрывая от нее взгляда, нащупала рукой на столе очки, она была близорука, надела их и просто ахнула:

— Вы ли это, Вера!.. Что случилось? — Она вышла из-за стола.

— Решила сменить имидж! — кокетливо пояснила Астрова.

— Да вы просто красавица! Кто бы мог подумать?! — в искреннем изумлении воскликнула Вежина, но потом спохватилась: — Простите, я…

Но Астрова лишь отмахнулась, точно окончательно изгоняя свой прошлый образ.

— А очки?! Как же очки?

— Линзы! Да еще, обратите внимание, — Вера приблизила к Ксении свое лицо, — с голубым оттенком. Мне кажется, так лучше!

— Невероятно! Журналисты будут в шоке от вашего перевоплощения. Скажут, что это ловкий ход наших промоутеров, а они тут ни при чем!

Милена бросила внимательный взгляд на обновленное «лицо» своего издательства. Задумалась. Вера, не понимая, чем вызвана эта задумчивость, сидела в кресле и ждала чего-то неприятного.

— Вы нам преподнесли сюрприз. Мы уже стали создавать ваш имидж, исходя из отрешенности от женских слабостей. А вы предстаете очаровательной, кокетливой дамой. Что ж, в этом что-то есть… — высказалась Пшеничная.

Знакомый литератор, увидев Веру, воскликнул, после того как узнал:

— Вы, подобно Афродите, родились заново из пены морской! Кто теперь скажет, что Греция не ваша родина?!

Журналистам понравился новый облик Астровой. Издательство продвигало ее, не жалея средств. И Веру точно подхватил вихрь. Ее носило из одной телепрограммы в другую. Ее приглашали на презентации, выставки, просмотры. Она давала интервью, позировала у книжных полок, за компьютером, в компании с другими популярными персонами. Не прошло и полугода, как Астрова вписалась в круг публичных людей. Теперь казалось даже странным, что когда-то ее там не было. Книга выходила за книгой. Вера, не желая расстраиваться, лишь пролистывала их, чтобы знать, о чем идет речь. Сама же, точно алхимик, втайне продолжала писать новый роман. «Этот роман и покажет, какая она, Астрова. Умные люди поймут, где мое кривое отражение, где истинное. Этот роман станет событием!..»

В синем платье, с шарфом, перекинутом через плечо, Вера, предчувствуя выражение сдержанного удовлетворения и, может быть, даже нескольких лестных слов, от Пшеничной большего не дождешься, пришла в издательство. Милена как бы улыбнулась и предложила сесть.

— Вера, — без всяких вступлений начала она, — я прочла вашу рукопись. Мне понравилось. В принципе, это вы!.. Но только глубже, содержательнее. Порою мыслите на грани парадокса… И это интересно. Но печатать роман мы не будем, во всяком случае, пока!

Ошеломленная Астрова смотрела на Пшеничную, будучи не в состоянии воспринять то, что услышала.

— Как это? Простите, не поняла: «Роман интересный, но печатать не будем». Почему?

Пшеничная тоскливо вздохнула, подчиняясь необходимости терять время на объяснения.

— Все очень просто, — постукивая пальцами по широкому подлокотнику кресла, начала она. — Читатель купит ваш новый роман в полной уверенности, что это очередная вариация на полюбившуюся ему тему, а вы — с философскими размышлениями, излишне углубленной психологией персонажей, сложными для восприятия мыслями, что сразу же вызовет недоумение и внутренний протест.

— Но ведь говорят, что не надо считать читателя глупее себя.

— Правильно, говорят. И даже поступают так, когда тираж пять тысяч экземпляров. Но при ваших пятидесяти тысячах, где вы наберете столько мыслящих людей? Первые же отклики породят сомнения у ваших поклонников. По инерции и от недоверия к слухам они раскупят новый роман. Но на последующие ваши книги ляжет тень.

— Но как же так? Что ж такого я написала? Нет, Милена, не могу согласиться с вами!

— Поймите, Вера, — устало пыталась втолковать ей Пшеничная, — нашему читателю приятно видеть в вас, в писателе, равного себе. «Она знает ничуть не больше моего», — подспудно с удовлетворением отмечает он и, следовательно, не замечает собственную ментальную ограниченность. Зачем стремиться что-то познать, когда так хорошо в четко очерченном круге посредственных мыслей. Писатель не заставляет думать, не раздражает своими знаниями. Кстати, не только наличие денег у других раздражает и озлобляет людей, но и наличие знаний. Казалось бы, чего проще — прочти и познай! Но нет! Заставить себя мыслить — непосильно тяжкий труд. И потому так хорошо читать книги и осознавать, что тебе понятна, доступна каждая строчка, каждая мысль автора, такая округленно серенькая, но зато родная.

Вера не нашла что ответить, потому что Пшеничная сейчас сказала то, о чем однажды подумала она сама и испугалась: «Я боюсь моих читателей. Ведь читать то, что печатается под моим именем, могут только люди, ограниченные в своих умственных запросах. Я боюсь, что однажды они меня затопчут, бросившись за автографами. Быть предметом восторга у малообразованных людей — страшно…»

— Отчасти я понимаю вас, Милена, но и вы поймите меня. Я столько сил вложила в эту книгу. И к тому же, вы сами отметили, она удалась. Так неужели никак нельзя ее напечатать? — старалась отстоять свой роман Вера.

— В ближайшем будущем — нет! Но не стоит отчаиваться. Потребности рынка меняются. Когда-нибудь… может, и напечатаем.

— Милена, сделайте мне уступку. Давайте пересмотрим наш договор. Мне, может быть, удастся найти какое-нибудь другое издательство, которое захочет напечатать этот роман.

— К сожалению, издание книг — это бизнес, а уступки в бизнесе невозможны. Вы, Вера, — усмехнулась Милена, — наша! Вы кровью подписали договор, все!

— Не продается вдохновенье, но можно именем приторговать, — понуро опустив голову, проговорила Астрова, по-своему перефразировав Пушкина.

На что Пшеничная заметила:

— Кто чем может, тем и торгует. По-моему, наше сотрудничество взаимовыгодное.

Астрова чуть ли не молитвенно сложила