Но для маленькой Сутиры хаос начался через несколько недель после победы красных кхмеров. Как-то вечером в марте, через год после исчезновения отца, когда Сутира уже поверила, что никогда больше его не увидит, папа неожиданно вернулся, одетый в оглушительный грохот и хаос смертоносных взрывов, сотрясавших город.

– Я пришел к тебе на день рождения, – весело сказал он, будто отсутствовал всего пару дней, а не год.

Тире очень захотелось как-то обидеть его, сказать, что она уже не ребенок и не его малышка. Она отчаянно искала, чем его задеть побольнее, чтобы он больше не ушел. Но у нее было отчетливое ощущение, что слова ничего не изменят.

Она не ошиблась: отец пробыл с ними несколько дней и, в вечер ее девятого дня рождения, снова исчез. На этот раз Сутира была внутренне готова. Она не позволила себя одурачить и заставить принять то, чего ей не хотелось. Она отказалась отмечать день рождения, не стала ничего праздновать (это в любом случае было невозможно – вокруг бушевала война, красные кхмеры подходили к городу) и, самое главное, не позволила отцу ей спеть – в подарок или как-то иначе. Раз уж не в ее силах уговорить его остаться, нечего улещивать ее серенадами.

«C’est aussi simple qu’une phrase musicale», – мысленно повторял Старый Музыкант стихи Рембо. Строчка уже не имела над ним той власти, что в первый раз. Война бывает какой угодно, только не простой.

Много лет спустя, незадолго до падения Демократической Кампучии, пошли слухи, что Пол Пот, глава тайной организации – наводившего ужас «Ангкара», не кто иной, как Салот Сар, тот самый харизматичный, с мягкими манерами преподаватель французской литературы из Чомрон Вичеа. Старый Музыкант не мог в это поверить. Наверняка это ошибка – их учитель пропал в 1962 году и с тех пор считался мертвым. Такие разные личности не могут быть одним и тем же человеком, слухи лгут! И только в 1997 году, когда Пол Пот, чье прежде благообразное лицо покрылось возрастными пигментными пятнами, появился в телеинтервью с американским журналистом, Старый Музыкант, все увидев и услышав, смог поверить, что это действительно тот самый человек, который сорок лет назад заворожил студенческую аудиторию музыкой своего голоса, декламируя стих Рембо «Война».

Сколько она уже так стоит? Тира отпрянула от запотевшего стекла и отошла к столу у кровати. Неожиданно она услышала похоронную музыку, звучавшую где-то за оградой территории отеля. Мелодия доносилась слабо, разобрать слова было невозможно. Иногда смоаты поют через мегафоны – тогда слышно на весь Пномпень. Похоронная музыка буквально преследовала Тиру, будто маленький город погружен в вечный траур – берет свое за те годы, когда он не осмеливался скорбеть по своим мертвым. Напрягая слух, Тира подставляла в каждую строку стихи отца:

Я не ведаю, как любовь выбирает людей и почему,

Почему я вижу бесконечность в твоих глазах…

Странный подарок для ребенка, тем более на день рождения. Не погребальное песнопение, но все же причитание, то есть стих, который, как объяснил отец, поется любимым, как живым, так и мертвым. Интересно, могут ли мертвые заманивать живых, соблазнять непреодолимыми желаниями, которые даже не являются нашими? Песня была длинной, но Тира запомнила только эти две строчки; остальные слова вертелись на кончике языка, но не давались. В такие минуты она разрывалась между амнезией и ностальгией – наполовину там, наполовину здесь, балансируя на стыке этой недемаркированной безземельной географии обездоленных. Она хотела все забыть и в то же время тосковала по тому, чего даже не помнила. Куда ее тянет, к чему она стремится? Временами ей казалось, что эта поездка, эти бесконечные поиски и есть ее единственная настоящая родина.

Что до знаний, то основная часть у нее не свои, а общие, с выводами задним числом, и уже не разобраться, что действительно осталось в памяти, а что взялось из рассказов тетки. Клочки воспоминаний, принадлежащие Тире, разжигали желание узнать больше, копнуть поглубже: чем больше она будет знать, тем больше сможет вспомнить. Случайная искра может превратиться в яркий свет – так малая горелка поджигает ореол пламени. В такие яркие мгновения-вспышки Тира видела не какой-то портал, позволяющий попасть в прошлое, срезать дорогу к истине и определенности, но дорожную карту, «entente cordiale» – дружеское соглашение, будто само время призвало к перемирию, чтобы Тира осторожно прошла по минным полям своей памяти, отыскивая то, что уцелело, то, что стоит бережно хранить. Об исчезновении ее отца Амара сказала, что он примкнул к восставшему подполью, а появившись год спустя, в марте 1975-го, сообщил Чаннаре, что когда в гражданской войне победит Революционная армия, он вернется за ней и Тирой и они начнут новую жизнь в Демократической Кампучии.

Много лет Тира удерживала эту информацию на краю сознания, пока в библиотеке Корнеллского университета, где она читала исторические хроники, до нее не дошла истина: ее отец стал красным кхмером. Шок от этого открытия был огромен, тяжесть признания оказалась убийственнее недомолвок, поэтому девушка затолкала это разоблачение в глубь сознания, где оно и хранилось, – на пыльных полках нечитанного и неизученного. Тира убеждала себя, что прошлого не изменить – не в ее силах было переубедить отца, повлиять на его выбор, на то, кем он стал, и на кошмар, в котором он, видимо, принимал участие. Но все равно Тира продолжала думать над этим.

Даже сейчас у нее оставались вопросы. Куда отправился отец после своего второго ухода? Он скрывался недалеко от Пномпеня или вернулся в джунгли? И вечный вопрос – почему он ушел? Какая неудовлетворенность или надежда подтолкнули его к такому решению? Он пожертвовал всем ради ничего, абсолютного ничего, потому что в конце было разрушено буквально все.

Вскоре после его второго исчезновения, в апреле, когда дед с бабкой и Амара спешно укладывали вещи и запирали дом, – красные кхмеры объявили в Пномпене тотальную эвакуацию, Тира спросила мать: разве не надо подождать папу? Чаннара отрезала: «Твой отец умер. Для меня умер, понимаешь?» Тира не поверила – не смогла поверить. Она не знала, когда увидит папу снова, но чувствовала, что он жив и наверняка где-то их ждет. Однако слова матери больше, чем творившееся вокруг безумие, потрясли ее мир и оборвали детство: безапелляционность в голосе Чаннары подчеркнула отсутствие отца в ту минуту, когда он был больше всего нужен.

Может, его схватили по дороге, когда он пробирался в надежное укрытие? Или убили в бою, или свои же товарищи – партию красных кхмеров вечно раздирали внутриполитические и идеологические противоречия – вынудили окончательно порвать с семьей и обеспеченной жизнью, раз он стал участником подпольного движения?

Эти вопросы появились у Тиры много лет спустя, в Америке, когда Амара рассказала ей то, что узнала от Чаннары: отец должен был вернуться домой до переворота. Новая жизнь для всей семьи была обещана уже через несколько недель, но отец не вернулся в начале апреля, как обещал. Он оставил Чаннару беременной вторым ребенком, который родился для голода и страданий. Остался ли отец Тиры на свободе или же он ушел навстречу гибели, Чаннара так и не простила ему смерти сына, которого он не знал – и о рождении которого тоже так и не узнал.