«Вы воняете рыбой». Да чтоб вам пропасть! Кто же в этом виноват, как не клятый Пабло с его бульдогами?!

Никогда раньше она не испытывала стыда ни за свой внешний вид, ни за образ жизни, ни за то, что она цверра, пусть и не по рождению, никогда… до встречи с маэстро Л'Омбре. И злилась она теперь ещё и потому, что не могла стоять перед ним гордо, как настоящая синьора, и ответить так, чтобы он не мог себе позволить и дальше унижать её безнаказанно. Но и ответить так, как принято в гетто, она тоже не могла.

И что делать?

Она яростно тёрла себя мочалкой, сидя в большой медной ванне, стоящей на широких ногах в виде львиных лап. Разглядывала мозаичный пол и стены, облицованные розовым мрамором, полки с множеством пузырьков, пушистые полотенца из нежнейшего арцийского хлопка и бутыли ароматного масла.

О-ля-ля! Сколько же всего нужно патрицию, чтобы просто принять ванну!

Кусочки пемзового камня для полировки ногтей и пяток, морская соль с пихтовым маслом, вулканическая глина… Даже мыло, уложенное на полке идеально ровной горкой, было двадцати разных сортов! А ей дали апельсиновое, как она и потребовала в прошлый раз. Требовала в шутку, конечно, из вредности. Но на полке вверху лежало много брусков: лавандовое, оливковое, лимонное, а ей положили именно апельсиновое.

Да он ещё и издевается! Какой же злопамятный!

И пена в ванне тоже благоухала чем-то нежным, цветочным. И вода была горячей, и служанки с кувшинами сновали туда-сюда, как птички-трясогузки. Видно, что не одобряли появление в этом доме «грязной цверры», но молчали и смотрели в пол.

Потом явилась монна Джованна с гребнем и платьями и долго бурчала что-то себе под нос, перекладывая всё с места на место и всем своим видом выражая недовольство. А Миа лежала в душистой пене и думала о том, чья же это ванная комната? Судя по роскоши вокруг, не иначе как самого маэстро. Но неужто хозяин разрешил ей помыться в своей ванне? С его-то отношением к грязным цверрам? Вот дела!

Раздумывать долго не пришлось: монна Джованна развеяла её сомнения, открыв дверь в соседнюю комнату и буркнув неодобрительно:

— Это гостевая комната. Здесь вы будете переодеваться, когда придёте из… в общем с улицы. Так велел хозяин. А там гардеробная, — она указала пальцем на дверь, — я разложила вам платья и всё остальное, если что-то велико, портниха вечером ушьёт.

Монна Джованна раздражённо провела ладонями по тёмно-зелёному фартуку, будто разглаживая невидимые складки, и добавила, снова вздёрнув голову, так что косы, уложенные у неё на голове в замысловатую причёску, стали похожи на корону:

— А в ванной извольте мыться каждый день. Хозяин любит чистоту. И не опаздывайте к завтраку. Он любит пунктуальность. И босиком ходить в приличных домах не принято…

Она выдала ещё огромный список того, что не принято и чего не любит хозяин, глядя при этом на одежду Дамианы, сваленную на полу, взглядом, каким дедуля Козимо смотрит на угря, собираясь оттяпать ему голову.

— Не буду вам мешать, — резюмировала монна Джованна свой монолог и царственно удалилась, аккуратно притворив за собой дверь.

А Миа, прислушиваясь к её удаляющимся шагам и шепоткам служанок за дверью, задрала ногу вверх, посмотрела, как по ней стекает душистая пена, и воскликнула:

— Моя ванная?! О, Серениссима! Неужели Хромой решил уморить меня чистотой? — и рассмеялась.

Затем вылезла и, оставляя за собой мокрые следы и пятна пены, прошлёпала по полу к открытой двери и заглянула в соседнюю комнату.

И вот это вот комната возле буфетной?! О-ля-ля! Что же там тогда за буфетная?!

Она-то думала, что это будет какая-то конура с окошком у потолка и сундуками с посудой в углу. Но комната была просторной и светлой, с огромным зеркалом на стене и двумя большими шкафами, украшенными искусной резьбой. Миа открыла дверцы и заглянула внутрь. Полотенца и постельное бельё, уложенное стопками, и салфетки, и какие-то коробки наверху. Мешочки с сушёной лавандой и апельсиновыми корками были разложены на полках, и Миа даже втянула ноздрями этот чудесный запах чистого белья и лаванды.

На специальной подставке у окна висел приготовленный для неё наряд и стояли туфли, и Миа только вздохнула, глядя на них.

Хотя её гордости очень хотелось вышвырнуть платья на лестницу и туда же отправить мыло и полотенца, забрать свою сумку и босиком уйти на рива дель Карбон, но что-то внутри, более сильное, чем гордость, более жадное и практичное, зашептало голосом мамы Ленары из гетто: «Пользуйся случаем, девочка. Возьми у патрициев всё, что плохо лежит. Это подарки Светлейшей».

Ну, это и правда похоже на подарки. Ведь ей дают это добровольно… вроде как.

Она вытерлась пушистым полотенцем и упала в стоявшее тут же глубокое кресло, обитое голубым бархатом, посидела в нём немного, запрокинув голову и глядя на потолок, расписанный облаками и фигурами пухлых ангелочков, а потом…

А потом подумала: с чего бы вдруг маэстро Хромому устраивать ей такой пышный приём, если ещё вчера он собирался выставить её за дверь? Зачем она ему так срочно понадобилась?

И холодок нехорошего предчувствия вновь пополз по спине. Она натянула тонкую рубашку и одно из платьев, оставленных монной Джованной, и пришла к выводу, затягивая шнуровку по бокам, что как-то уж очень тщательно маэстро подготовился: нате вам и мыло, и платья, и даже панталоны! Странно всё это…

Собрав волосы в сетку и подколов шпильками, Миа посмотрела на себя в зеркало. Платье было скромным, из плотной серо-голубой ткани в тонкий рубчик, но на ней сидело прекрасно, в один миг превратив её из гадалки с площади пусть не в синьору, но в респектабельную горожанку. Бусы и браслеты пришлось оставить, они совсем не подходили к этому платью, да и вообще ко всему её новому облику. Облику, в котором она себя совсем не узнавала, но который ей очень понравился.

А из неё бы вышла прекрасная синьора!

Она покрутилась перед зеркалом и снова подумала, что за всё это придётся платить. И будет ли к ней добра Светлейшая или нет — это ещё неизвестно, а Скалигеры-то спросят обязательно. Миа сунула ноги в туфли и обнаружила, что они немного великоваты, пришлось запихать в носки по носовому платку. Но ей платки без надобности, а хлюпать пятками респектабельной горожанке не пристало. Она капнула пару капель ароматного масла на запястья, как обычно делают синьоры, и посмотрев напоследок в зеркало, сделала реверанс и произнесла с придыханием:

— Ах, монна Росси, вы просто очаровательны! Ах, спасибо синьор, я так польщена!

И усмехнувшись своему отражению, направилась прочь из комнаты. Вряд ли маэстро Л'Омбре прикажет её утопить или выгонит. Не стал бы он её отмывать и переодевать ради этого. Так ради чего?

Она замерла на пороге комнаты, снова ощущая холодок предчувствия, но мысленно пообещав себе быть очень осторожной, не болтать лишнего и не предсказывать слишком много правды, решительно затворила за собой дверь. Надо думать, теперь маэстро должен быть доволен — она благоухает, как лавка парфюмера!