Модест играл. Не случайно его звали Артистом. Это был театр одного актера, и энергия, исходившая от него, могла зажечь любую меланхолическую аудиторию. По Модесту плакала не только тюрьма, но и театральные подмостки. Он был по-настоящему талантлив, и тем не менее единственным его зрителем сейчас оставался Варяг. С каждой удачной шуткой Модеста он мрачнел все больше. А Артист, делая вид, что ничего не замечает, продолжал заливать о своей ранимой душе, поистершейся в стране трех религий, о том, как он скучает по привычному лагерному обществу, по задушевным беседам в тюремном изоляторе.

Варяг терпеливо дожидался, когда наконец Артист угомонится… Но когда Модест в очередной раз заговорил об удачном расположении виллы, Варяг неожиданно резко прервал его:

– Я и раньше не терпел пустого трепа, Модест. А сейчас от этой ахинеи меня просто выворачивает. Советую поберечь свои словесные испражнения для шлюшек из России, им нравятся басни о красивой жизни. Выкладывай, с чем явился!

– Вольная жизнь тебе явно не на пользу, Варяг, ты стал раздражителен.

– Дело говори!

– Мне сказали, что ты теперь белая кость, а ты, видать, все такой же блатной, каким был когда-то на зоне. – Артист удобно устроился в мягком кресле. – Ничего сидится, со шконкой не сравнить.

Владислав чувствовал, как раздражение злобной волной подступает к горлу, и он едва сдерживался, чтоб не выбросить Модеста в окно вместе с понравившимся ему креслом.

Но Варяг также был отличным актером и умел владеть собой, поэтому он очень спокойным тоном, но жестко сказал:

– Я слушаю. Я очень внимательно тебя слушаю и не советую дальше валять дурака.

– Ого! Я слышу угрозу. Неужели ты не рад видеть бывшего сокамерника? Конечно, это не сокурсник. Я понимаю…

Артист театрально вскинул руки. Сейчас он напоминал дирижера камерного оркестра, готового резким стремительным взмахом дирижерской палочки наполнить пространство многообещающими аккордами. Но публика не могла больше ждать. Не мог больше ждать и Варяг. Модест, всмотревшись в его строгое лицо, не стал более испытывать судьбу. Он знал бывшего подельника очень хорошо и понимал, какая злоба могла выплеснуться из Варяга в любую секунду, как жестоко в такие мгновения он расправлялся не только с непосредственными обидчиками, но и с теми, кто их поддерживал.

Нечто подобное произошло однажды с Варягом на малолетке, когда старший пацан, начальник отряда, попытался заставить вновь прибывшее пополнение уже в третий раз продраить и так сверкающие чистотой полы. Новички безропотно взялись за работу. Варяг же, схватив швабру, переломил ее о спину наглеца, и тот, окровавленный, остался лежать на чистом полу. Не остановившись на этом, Варяг острым обломком до полусмерти избил еще и одного из своих приятелей, посмевших выполнить идиотское распоряжение новоиспеченного начальства. Тогда Владиславу добавили срок за хулиганство, но это уже ничего не меняло – он примкнул к касте блатных и другой судьбы для себя не хотел.

Все это вспомнилось Модесту мгновенно. И когда Варяг потянулся к настольной лампе, чтобы прибавить света, Модест невольно отодвинулся, подумав, что тот решил испытать на прочность дорогую антикварную вещь. Артист инстинктивно втянул голову в плечи, представив, как тяжелая бронза с хрустом проломит ему темя.

– Да, Варяг, ты прав. Переходим к делу. Ты угадал. Конечно же, я прилетел к тебе не просто так… Я хочу вызвать тебя на откровенность.

– В чем дело? Выкладывай! Не ходи вокруг да около. Когда мы с тобой чалились, ты был менее осторожен.

– Тогда позволь спросить: ты по-прежнему вор?

Владислав всегда гордился званием законника. Ощущать себя вором ему не мешала ни внешность преуспевающего бизнесмена, ни знание иностранных языков, ни светский образ жизни, который он вел последние годы. Находясь вдали от России, он продолжал жить не по писаным законам, а по понятиям, выработанным многими поколениями зэков. На Руси нечто подобное называлось «жить по правде», «жить по-людски».

Теперь уже и в самом деле Варяг большим усилием воли подавил в себе желание хлестким ударом скинуть Модеста с мягкого кресла на жесткий пол. Несколько лет назад за подобный вопрос любой из зэков поплатился бы жизнью. Неужели сейчас он вынужден выслушивать это от бывшего подельника?

Владислав нахмурился, а потом жестко ответил:

– Был и остаюсь. Или у тебя есть повод сомневаться? – Теперь в его голосе сквозила неприкрытая угроза.

– Варяг, ты слишком далеко живешь от дома, и нам показалось, что ты все меньше интересуешься нашими российскими делами. А может, тебя устраивает твое нынешнее состояние? Может, тебе спокойнее жить на вольных хлебах добропорядочным коммерсантом, а не вором в законе?

За отступничество от воровской идеи полагалось немедленное развенчание, и сход мог приговорить бывшего законного к высшей мере. Смерти Варяг не боялся никогда – он понимал, что это всего лишь возвращение в небытие, откуда он был вырван волей случая. Гораздо страшнее было другое – стать обесчещенным. Но за что? За то, что даже вдали от России он старался жить по понятиям, как мог помогал русским эмигрантам, опекал их и предоставлял свое покровительство, ежемесячно отправлял на зоны грев?

– Ты приехал ко мне, чтобы в чем-то упрекнуть меня?

– Нет, Варяг. Не упрекнуть, спросить. Чересчур вольготно ты живешь. Братва любопытствует. Поясни, ты отдалился от пацанов, от России?

– А скажи мне, Модест, сам-то ты близко от России? Или Израиль уже стал ее частью? А насколько интересуются российскими делами пацаны, осевшие в Европе? А интересуют ли российские дела тех, кто беспредельничает сейчас, живя в самой России? Тех, кто убил Седого? Ответь мне на все эти вопросы, Модест. И скажи, зачем ты пожаловал ко мне?

Артист выдержал тяжелый взгляд Варяга и сухо ответил:

– А прилетел я, Варяг, за тем, чтобы пригласить на сход.

Кончиками пальцев Варяг коснулся гладко выбритого подбородка.

– Теперь понимаю.

Он мог привести немало примеров, когда приглашенные на сход пускали себе пулю в лоб в присутствии десятков свидетелей. Воровской сходняк – это высший арбитраж, и апеллировать на его решение можно только к господу богу.

– Ты можешь отказаться. – Голос Артиста стал немного мягче. – Я попробую разъяснить братве, что ты стал другим. Думаю, они должны понять…

– Ты это кому говоришь, Артист? – оборвал его Владислав. – Давай кончать базар. Если братва хочет, чтобы я пояснил, что я все тот же, я готов. Ты меня прекрасно знаешь.

– Я тебя знаю и готов верить. Ты всегда был правильным вором.

– Где будет сход? В России?

– Нет, сейчас там собираться небезопасно – менты стали поднимать головы. Как и прошлый раз, общий сходняк будет за границей, в Вене.

– Когда?

– Завтра, Варяг. Завтра.

– Что ж, завтра так завтра.