Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо признать, что командующий танковой армией и командиры резервных танковых корпусов были поставлены в весьма трудное положение. Выполнение задачи по созданию прочной обороны и одновременно — по подготовке контрудара требовали создания различных группировок сил и средств. Эти вопросы, несомненно, рассматривались в ходе отработки различных вариантов действий при подготовке к операции. Однако командование фронта вряд ли учитывало возможность столь быстрого преодоления противником главной полосы обороны.
В ходе боя за главную полосу было выявлено многократное количественное и качественное превосходство противника в танках. Передовые бригады 1-й танковой армии в столкновении с «тиграми» и «пантерами» понесли большие потери (49-я тбр потеряла до 60 % танков), и командующий войсками фронта был вынужден отказаться от запланированного контрнаступления (контрудара). Танковые соединения должны были усилить оборону второй полосы в противотанковом отношении и во взаимодействии с войсками 6-й гв. армии остановить продвижение противника на обояньском направлении.
К сожалению, в связи с отменой контрудара командование фронта не уточнило задачу 5-го гв. тк и не организовало взаимодействия на стыке с 3-м мк. Оба танковых корпуса были переданы в оперативное подчинение командующего 6-й гв. армии, который уточнил задачу 5-му гв. тк — занять оборону на рубеже (иск) Яковлево, Нечаевка, Тетеревино, где занимали оборону части 51-й гв. сд. По какой-то причине, приведшей впоследствии к трагическим последствиям, корпус занял другой рубеж — значительно севернее — ур. Козинка, выс. 232.0, Лучки (южные), Тетеревино. Здесь развернулись в первом эшелоне 22-я и 20-я гв. тбр, во втором — в районе Озеровский и роща сев. Собачевский — 21-я гв. тбр и 48-й гв. ттпп. Так что, вопреки часто высказываемому мнению, корпус локтевой связи с 3-м мк танковой армии в районе Яковлево не имел. И 156-й гв. сп (без 3-го батальона), оборонявшийся на рубеже (иск) Яковлево, Лучки был усилен только подразделениями мсбр 5-го гв. тк.
О драматических обстоятельствах отмены контрудара вспоминает М.Е. Катуков:
«Утром противнику удалось потеснить части 52, 67 и 71-й гвардейских дивизий. <…> Нашей армии ставилась задача — 6 июля нанести контрудар в общем направлении на Томаровку. Этот пункт приказа очень волновал нас. И не потому, что пугали большие по масштабам наступательные действия.
К этому времени в 1-й танковой сложилось общее мнение, что наносить танковым бригадам и корпусам контрудар при сложившейся обстановке просто нецелесообразно.
Ну, хорошо, мы двинемся на немцев… Но что из этого получится? Ведь их танковые силы не только превосходят наши численно, но и по вооружению обладают значительным преимуществом! Это никак не сбросишь со счета. Вражеские «тигры» могут бить из своих 88-мм орудий по нашим машинам на расстоянии до 2 километров, находясь в зоне недосягаемости огня 76,2-мм пушек наших «тридцатьчетверок». Словом, гитлеровцы в силах и с дальних рубежей вести с нами успешный огневой бой. Так следует ли давать им в руки такой сильный козырь?
Не лучше ли в этих условиях повременить с контрударом, делать по-прежнему ставку на нашу тщательно подготовленную глубокоэшелонированную оборону?
<…> Эти соображения мы доложили командующему фронтом. Ждали ответа, но не получили его и к исходу ночи. А между тем срок выполнения пункта приказа о контрударе наступил, и нам ничего не оставалось, как выдвинуть танки.
Скрепя сердце я отдал приказ о нанесении контрудара. <…> Уже первые донесения с поля боя под Яковлево показывали, что мы делаем совсем не то, что надо. Как и следовало ожидать, бригады несли серьезные потери. С болью в сердце я видел с НП, как пылают и коптят «тридцатьчетверки».
Нужно было во что бы то ни стало добиться отмены контрудара. Я поспешил на КП, надеясь срочно связаться с генералом Ватутиным и еще раз доложить ему свои соображения. Но едва переступил порог избы, как начальник связи каким-то особенно значительным тоном доложил:
— Из Ставки: товарищ Сталин.
Не без волнения взял я трубку.
— Здравствуйте, Катуков! — раздался хорошо знакомый голос. — Доложите обстановку!
Я рассказал Главнокомандующему о том, что видел на поле боя собственными глазами.
— По-моему, — сказал я, — мы поторопились с контрударом. Враг располагает большими неизрасходованными резервами, в том числе танковыми.
— Что вы предлагаете?
— Пока целесообразно использовать танки для ведения огня с места, зарыв их в землю или поставив в засады. Тогда мы могли бы подпускать машины врага на расстояние триста метров и уничтожать их прицельным огнем.
Сталин некоторое время молчал.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Вы наносить контрудар не будете. Об этом вам позвонит Ватутин.
Вскоре командующий фронтом позвонил мне и сообщил, что контрудар отменяется. Я вовсе не утверждаю, что именно мое мнение легло в основу приказа. Скорее всего, оно просто совпало с мнением представителя Ставки и командования фронта.
После разговора с генералом Ватутиным я отправился в корпус Кривошеина, где в это время противник предпринял очередную атаку. На узком фронте, наступая вдоль Обояньского шоссе, он бросил в бой до 200 танков. Со стороны Яковлево доносился глухой непрерывный гул.
Кривошеина я нашел в лесистом овраге. Рядом со щелью стоял его автофургон, в котором командир корпуса кочевал по фронтовым дорогам вместе с женой. Генерал что-то кричал по телефону. Увидев меня, закруглил разговор, положил трубку, поднес руку к козырьку:
— Товарищ командующий, противник предпринял наступление.
— Это я сам вижу. Какими силами?
— На участке корпуса до четырехсот танков!
— Не преувеличиваешь, Семен Моисеевич?
— Какое там преувеличиваю! Только на позиции Горелова — сто танков. На позиции Бабаджаняна — семьдесят!
<…> Наконец зазвонил полевой телефон. Горелов, затем Яковлев и Бабаджанян{81} доложили, что первая атака врага отбита. Я облегченно вздохнул и поздравил Кривошеина с хорошим началом»{82}.
Герой Советского Союза