— Доброе утро… что? — рявкнул кто-то. Повернувшись, я увидела проходившего через пульт охраны Бертрама.

Девушка вытаращилась на него.

— Доброе утро, мистер Тейлор, — наставительно поправил он. — Когда вы научитесь отвечать правильно? И встаньте, когда я вхожу. Да, и откиньте волосы со лба!

К тому времени, как она отцепила ноги от ножек стула и поднялась, Бертрам уже был на середине лестницы и, взглянув на меня, покачал головой:

— Где мы только откапываем этих людей?

Церемония повторялась каждое утро и неизменно меня смешила.

— Как прошли продажи в выходные? — спросила я, беря у него пальто.

— Очень удовлетворительно.

— А точнее?

— Мы превысили прогноз на двадцать процентов.

— Кажется, дело пошло, верно?

— Я бы пока не был столь оптимистичен, но по крайней мере мы не пятимся назад. Вы прекрасно выглядите. Хороший уик-энд?

— Спасибо, неплохой.

— Весь следующий час я буду говорить по телефону с маркизом Кортини, позаботьтесь, чтобы нас не прерывали. Чай. Молоко. Два кусочка сахара. Пожалуйста.

Он вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Я повесила пальто, спрятала портфель, поставила воду для чая Бертрама, пока моя электронная почта загружалась результатами пятничных и субботних продаж в нашем нью-йоркском филиале. Не поверите, но до Брейса у нас не было ни электронной почты, ни Интернета. Совершенно невероятно. Я распечатала отчеты для Оуэна, который, насколько я знаю, уже их просмотрел, открыла дверь его кабинета и включила свет. Что-то было неладно. Неправильно. И дурно пахло. Нет, не дурно, Омерзительно. Чем-то затхлым вроде газа, словно здесь два дня не выключалось отопление. Я зажала рукой рот и огляделась. И увидела Тину. Она растянулась на диване: одна нога бессильно свешивается на пол. Над ней неяркая лампочка мягко освещает Ван Гога (не нашел достойного покупателя), Свет дробится в ее блестящем платье для коктейля и позолоченных босоножках на высоких каблуках.

Оуэну это не понравится.

— Доброе утро, мисс Ромеро! — жизнерадостно воскликнула я. — Пора вставать. Принести вам чаю или кофе?

Тина не ответила. И не шевельнулась. Я шагнула ближе.

— Мисс Ромеро! Сегодня у нас понедельник.

Я похлопала в ладоши. Тина оставалась неподвижной. Я включила лампу на подлокотнике дивана и только тогда заметила валявшийся на полу шприц и крохотные капельки крови между пальцами ноги. Ее лицо было повернуто к спинке дивана, и, присмотревшись ближе, я заметила, что глаза открыты, но словно усохли и провалились в глазные впадины, а кожа приобрела тошнотворный беловато-серый цвет. Сладковато-удушливый запах исходил от нее.

— О Иисусе!

Я подавила рвотный спазм и, задыхаясь, ринулась к двери.

— Олкотт, Олкотт! Роджер! Немедленно сюда!

Кое-как добравшись до телефона, я вызвала полицию.

— Что случилось, мисс?

Олкотт, благослови Господь его доброе старое сердце, пыхтя, взбирался по лестнице со всей скоростью, на которую был способен. Роджер, как кролик, перепрыгивая сразу через две ступеньки и размахивая пистолетом, промчался мимо него и влетел в кабинет Оуэна.

— О Боже, — прохрипела я. — Страшно подумать! Там Тина, и она мертва!

Трубку поднял дежурный, и я объяснила, в чем дело.

— То есть как это мертва? — удивился Олкотт, ковыляя к двери.

— Не заходите туда! Спускайтесь вниз и впустите полицию. Они приедут с минуты на минуту.

— Хорошо, мисс Кик. Я подумал, что нужен вам здесь.

Он с трудом повернулся. Несчастное тело было так сковано ревматизмом, что двигалось словно монолит, как мраморная статуя, вертевшаяся на пьедестале. Костлявая маленькая птичья лапка стиснула перила. Он почти спустился вниз, когда зазвонил звонок и в дверь заколотили.

— Минуту! — крикнул он своим милым бесплотным голосом. — Иду.

Упаси Боже, чтобы девица за рентгеновским детектором подняла свою толстую задницу и соизволила открыть дверь. Не дождетесь!

Олкотт едва успел повернуть ручку, как дверь распахнулась, швырнув его на пол, будто усохшую куклу. В вестибюль ворвались два мускулистых пожарных в сопровождении двух полицейских.

— Где?

Олкотт с трудом поднялся, показал на лестницу, и они взлетели наверх, добравшись до меня в рекордное время, — ничего не скажешь, они в прекрасной форме, эти молодые люди, — и ринулись в кабинет Оуэна. После минутной суматохи они сообразили, что никакого драматического спасения знаменитой кинозвезды, лежащей на диване в расшитом стеклярусом платье со следами уколов между распухшими, покрытыми лаком пальцами, не предвидится.

Я пошла на кухню, сварила кофе, вернулась за стол и стала спокойно наблюдать развертывавшийся спектакль. Размеры лихорадочной деятельности были поразительны: с каждой секундой прибывали все новые люди — кое-кто был в одноразовых белых бумажных комбинезонах (я знала, что они одноразовые и бумажные из телевизионных детективов), и все тащили какие-то сложные приборы. При этом каждый держал в руке сотовый и с кем-то дискутировал.

— Простите.

Передо мной возник самый старший детектив.

— Я старший инспектор Кертис. А вы?

Он выжидающе уставился на меня, держа наготове ручку.

— Кэтлин Кесуик. Старший помощник, — пояснила я, стараясь припомнить, где могла его видеть. Он казался таким знакомым.

— Не знаете, где…

— Позвольте помочь: я не воскресший Джон Тау и не инспектор Морс, хотя похож на него. Не знаю, кого вы предпочитаете, но лично я — поклонник Колина Декстера.

— Я нахожу его потрясающим.

— Я тоже. Но вернемся к делу. Это вы обнаружили труп?

— Я.

— Знаете, кто это такая?

— Да. Тина Ромеро. Жена мистера Брейса.

— Тина Ромеро, актриса?

— Совершенно верно.

— А мистер Брейс?

— Владелец «Баллантайн и Кº»

— Не подскажете, где найти мистера Брейса?

— Он живет в отеле «Дьюкс». Сент-Джеймс-плейс. — Я подняла трубку. — Сейчас позвоню и объясню, в чем дело.

Но детектив отнял у меня трубку.

— Нет, спасибо, миссис Кесуик…

Честно говоря, он был очень привлекателен: не в стиле кинозвезды или кумира публики. То есть при виде его на мостовой не возникнет пробка. Не то что Оуэн. Нет, дело скорее всего было в его манере держаться. Он казался безмятежным и задумчивым, а взял у меня трубку хоть и мягко, но властно. Лицо было обветренным, на щеке белел старый шрам. Волосы серебрились сединой, а в небесно-синих грустных глазах светилась мудрость. Мне вдруг пришло в голову, как ужасно всю жизнь расследовать убийства, зарабатывать на хлеб, имея дело с дикими гнусностями и кошмарами. Выражение его лица было таким покаянным, что я ощутила потребность утешить его.