Важнейшая для средневековой политической культуры тема снятия осады с города была знакома европейским интеллектуалам прежде всего по библейским текстам. А потому совершенно не случайно первое место в ряду героинь прошлого, с которыми сравнивали Жанну д'Арк, занимала ветхозаветная Юдифь, спасшая свою родную Ветулию от войск Олоферна. Откликаясь на снятие осады с Орлеана в мае 1429 г., Жак Желю отмечал, что Господь способен даровать победу даже представительнице слабого пола[481], и добавлял: «С Божьей помощью и женщина может осуществить месть, как это сделали Юдифь и Есфирь»[482]. В то же время Жан Жерсон, канцлер Парижского университета, сравнивал подвиг, совершенный Жанной, с «не менее чудесными» деяниями Деборы, св. Екатерины, Юдифи и Иуды Маккавея[483], а Кристина Пизанская считала, что она и вовсе превзошла их всех[484]. Немецкий теолог Генрих фон Горкум, автор трактата De quadam puella, созданного летом 1429 г., отмечал, что французская героиня — как в свое время Дебора, Есфирь и Юдифь — спасет свой народ[485]. Таким образом, для современников событий Жанна, безусловно, являлась новой Юдифью, а Орлеан — новой Ветулией[486].

Любопытно, что в некоторых более поздних откликах на события мая 1429 г., например, в «Хронике Турне», девушка уподоблялась исключительно этой библейской героине[487]. В рукописи «Защитника дам» Мартина Ле Франка, выполненной около 1451 г. в Аррасе и преподнесенной Филиппу Доброму, герцогу Бургундскому, на миниатюре были представлены вместе «дама Юдифь», выходящая из палатки Олоферна и сжимающая в правой руке его голову, и Орлеанская Дева с копьем в правой руке и со щитом — в левой (Илл. 8)[488]. В «Сводном изложении» инквизитора Франции Жана Бреаля, составленном по материалам процесса о реабилитации 1456 г., осада Орлеана сравнивалась исключительно с осадой Ветулии[489].

Тем не менее, история Юдифи обладала на протяжении Средневековья не только положительными коннотациями. Сам библейский текст был изначально известен в трех разных вариантах, хотя главная сюжетная линия оставалась практически неизменной: речь шла об убийстве предводителя вражеского войска, совершенном женщиной во имя освобождения своего родного города. В «классической» версии Олоферн, генерал Навуходоносора, царя Ассирии, осаждал Ветулию. В еврейских мидрашах (комментариях на библейские тексты) он подступал под стены Иерусалима. Наконец, в некоторых византийских источниках он становился военачальником Дария и также пытался захватить Иерусалим[490].

Что же касается поведения главной героини, то здесь расхождений существовало меньше: все авторы признавали, что Юдифь стремилась соблазнить Олоферна, заставить его возжелать ее — чтобы остаться с ним наедине и убить, добыв таким образом победу для своего народа. Тем не менее, двусмысленность поведения молодой женщины ставила под сомнение чистоту ее помыслов и благородство достигнутой цели. Именно с этих позиций рассматривала «Книгу Юдифи» талмудическая традиция, не включавшая ее в число канонических. В некоторых мидрашах Олоферн прямо предлагал своей гостье переспать с ним, и она отвечала, что только за этим к нему и явилась. Когда же героиня возвращалась в город, стража не пускала ее, подозревая, что в лагере врагов она завела себе любовника[491].

Именно талмудическая традиция оказала влияние на трактовку этой истории у Оригена, который полагал, что Юдифь заключила с Олоферном договор: она должна была омыться у источника, а затем разделить ложе с ассирийским военачальником[492]. Точно так же излагал события и византийский историк V в. Иоанн Малала: полководец не мог не влюбиться в молодую красивую женщину, она ответила ему взаимностью и оставалась в его палатке в течение трех дней и ночей[493]. Св. Иероним признавал сдержанность евреев в отношении «Книги Юдифи», однако в своем переводе Библии он попытался сгладить впечатление, производимое поступком героини, подчеркнув его разовый характер[494]. С Вульгаты, как представляется, и началась постепенная идеализация событий, произошедших в лагере ассирийцев: Юдифь из бесстрашной женщины в конце концов стала безупречной. Именно так представлял ее себе Рабан Мавр, полагавший главным отрицательным персонажем этой истории слугу Олоферна Вагао, всячески подталкивавшего молодую женщину к грехопадению; она же, вверив себя Всевышнему, демонстрировала исключительную добродетель[495].

Таким образом, в культуре средневековой Европы оказались восприняты и продолжали развиваться две традиции восприятия библейской героини. С одной стороны, Юдифь видели в образе Церкви или второй Девы Марии — спасительницы избранного народа, чьи моральные качества не ставились под сомнение. С подобной точкой зрения мы сталкиваемся, к примеру, у Рабана Мавра[496], в Glossa ordinaria XIII в.[497] или во французском сборнике exempla начала XIV в. Ci nous dit[498]. С другой стороны, на некоторых средневековых авторов, безусловно, оказали влияние еврейская и византийская традиция, рассматривавшие Юдифь как падшую женщину, добившуюся победы над Олоферном обманным путем. Интересно, что такое восприятие библейской истории было особенно характерно для конца XIV–XV вв. Мы встречаем, его к примеру, в «Кентерберийских рассказах» Дж. Чосера[499], в «Мистерии Ветхого Завета»[500] или в «Мистерии о Юдифи и Олоферне», где двусмысленные отношения главных героев обыгрывались буквально в каждой фразе[501]. Чего стоит одна лишь сцена в палатке, в ходе которой Вагао заявлял, что хозяин и его гостья ночью «сделают себе симпатичного маленького Олоферна»[502], а Юдифь отвечала, что, несмотря на грозящую ей диффамацию, она отдаст Олоферну свое сердце, и предлагала немедленно лечь в постель[503].

Двойственное восприятие библейской героини у средневековых авторов не могло не отразиться на их отношении и к Жанне д'Арк. С этой точки зрения наибольший интерес представляет, безусловно, отклик анонимного парижского горожанина, бывшего современником событий. Давая собственную оценку тому факту, что Дева — после стольких одержанных ею побед — не смогла взять Париж, он сравнивал ее саму с Олоферном, чьим замыслам Господь не дал осуществиться, послав к нему Юдифь[504].

Сторонники французов оспаривали такое прочтение, ведь победа под Орлеаном представлялась им подлинным чудом. «Это сделано Богом», замечал Жан Жерсон и добавлял: «…ясные знаки указывали, что Царь небесный выбрал ее (Жанну — О.Т.) в качестве своего знаменосца, дабы наказать врагов правого дела и оказать помощь его сторонникам»[505]. «В субботу…, седьмого мая, милостью Господа Нашего и как по волшебству… была снята осада с крепости Турель, которую держали англичане», записывал в своем дневнике орлеанец Гийом Жиро[506]. «Никогда чудо, насколько я помню, не было столь очевидно, поскольку Бог помог своим сторонникам», заявляла Кристина Пизанская[507].

Таким образом, победа под Орлеаном свидетельствовала о том, что отныне Господь пребывает на стороне