«Красивая картина. Будто тьма пытается уничтожить последний оплот света, но никак не может этого сделать. Вечная борьба бобра с ослом. Тогда мы – паладины света, все из себя белые и пушистые, когда отмоемся от человеческой кровищи, покрывающей нас с ног до самой макушки. Хм… еще и грабежи надо списать… на восстановление справедливого распределения богатства, благо у большинства лыцарей награбленное не задерживается. А победит, разумеется, как всегда, бабло».

Вопреки здравому смыслу Аркадий попытался рассмотреть хоть что-то за пределами освещенного полукруга, но не преуспел. Впрочем, очень скоро в перегрузке глаз рассматриванием нерассматриваемого отпала нужда. Минное поле, на которое Москаль-чародей так рассчитывал, янычар не задержало совсем. Они протоптали в нем несколько широких – судя по взрывам – троп, невзирая на наверняка немалые потери.

Одну из дорог к осажденной крепости турки пробивали как раз невдалеке от центрального бастиона, в котором находился наказной атаман. Янычары, их легко опознать по характерным головным уборам, юскуфкам, а не райя, как днем, несли мешки с землей, проходя по краю освещенного пятна. На глазах осажденных сначала под ногами одного, потом другого из атакующих сверкали вспышки взрывов, вспухали дымные облака. Разрывая неосторожного на части, кося идущих рядом чугунными осколками и щебнем. Однако никого это не смутило, из темноты выходили все новые и новые фигуры с мешками, упорно продвигаясь ко рву перед валами и бастионами.

Затихшая было стрельба оживилась, у казаков появились перед глазами хорошо различимые цели, и они не зевали – отдельные ружейные выстрелы слились в какофонию. То тут, то там раздавалось звонкое пушечное «бом», отправляя в полет очередную стаю смертоносной картечи. Янычары падали на землю, густо устилая ее своими телами, уже не только от близких разрывов мин, но попыток засыпать ров не прекращали. Выдвижение из тьмы все большего числа воинов, несущих мешки с землей, не прекращалось, а нарастало.

Аркадий попытался рассмотреть, что творится у соседних бастионов, даже подзорную трубу для этого из футляра вытащил. Увы, кроме вспышек выстрелов и взрывов в темноте, усиленной пороховым дымом, ничего не разглядел, хоть факелы зажгли над всеми бастионами. В очередной раз посетовав про себя на несовершенство местных технологий, засомневался, стоит ли посылать гонцов по другим участкам обороны с вопросом о положении дел? Подумав, решил, что не стоит. Свое дело атаманы и полковники знали, неопытные руководители с местным контингентом справиться не смогли бы. Раз не присылают нарочных за помощью, значит, уверены, что смогут отбить приступ на своих участках самостоятельно.

Единственное, что бросилось в глаза – достаточно частые вспышки выстрелов с поля по крепости. Гиреевцы старались прикрыть стрельбой своих, пользуясь тем, что их с валов не было видно: близко к созопольским укреплениям они не подходили и после выстрела имели возможность незаметно (тьма) сменить позицию, а казаки сменить место не могли. Размеры крепости позволяли стрелять в поле одновременно не более чем трети ее гарнизона.

Адреналин бурлил в крови, требовал энергичных физических действий – рубки саблей или хотя бы многоэтажного мата на повышенных тонах, а мозги напрочь блокировали подобные инициативы: негоже самому Москалю-чародею так себя вести. Аркадий метался по каземату от бойницы к бойнице, будто тигр в клетке.

«Может, для кого-то и в радость руководить войсками в бою, а мне такого счастья и даром не нужно. Ей-богу, сам бы приплатил, только бы не оказываться в подобной ситуации. И, как ни смешно, меньше всего меня волнует опасность для собственной тушки, хотя, разумеется, подыхать не хочется, а уж попадать в руки таких оппонентов… тем более. Зато просрать дело, загубить оборону, пропустить турок на север – Господи, сохрани! Съездил отдохнуть, называется. Да фокусы беременной жены и прогрессорские хлопоты – детсадовский утренник по сравнению с нынешними напрягами. Как же не вовремя ушли Татарин и Гуня!»

Будто наверху кто сжалился над несчастным попаданцем, одновременно образовались просветы и в тучах наверху, и в облаках дыма возле Центрального бастиона. Картина ему открылась, можно сказать, эпическая. Или достойная для отображения в крутом голливудском блокбастере. На относительно нешироком участке сотни, а может быть, и тысячи воинов прорывались ко рву и бросали в него мешки с землей. За короткое время двое как минимум полетели в ров, то ли поскользнувшись, то ли пораженные пулей или картечью, но никого из наступавших это не смутило. Многие, сбросив ношу, тут же подбирали невдалеке у недошедших другую и пытались кинуть и ее. Не всем это удавалось – оборонявшиеся отнюдь не оставались сторонними зрителями, палили во врагов с огромной для тех времен скоростью. Стреляли и попадали. А ведь упавшие вниз в этом месте шансов на выживание не имели: ров здесь был такой же глубокий, как и в других местах, но из-за значительного возвышения рельефа над уровнем моря вода блестела в нем на самом дне. Ни вылезти, ни – мокрому-то в холодрыгу – пересидеть вне зоны обстрела.

Бросилась в глаза Аркадию и разномастность наступавших. Среди них имелись не только янычары разных орт, но и спешившиеся сипахи, азапы (пехота, призывавшаяся только на войну), какие-то другие разновидности ранее османских, а теперь гиреевских войск. Причем нельзя было не отметить решимости врагов. Ружья и пушки казаков оставляли мало шансов даже для одного прохода ко рву с мешком при немедленном отступлении, находиться же в расстреливаемом пространстве дольше означало идти на верную смерть.

«Фактически они жертвуют своей жизнью, чтоб их товарищи могли добраться до наших глоток. Пусть в запале боя, не подумав, но подавляющее большинство в таких условиях драпало бы прочь, не чуя под собой ног. Да… есть-таки порох в пороховницах у турок, не пропали у них воля и гордость, попьют еще они у нас кровушки. Одно хорошо, здесь-то ров морем не заилен-засыпан, всей гиреевской армии не хватит его ликвидировать при таких потерях».

Видимо, похожая мысль посетила и султана Ислама или верхушку оджака, вскоре приступ прекратился. Завыли духовые инструменты гиреевцев, забили большие барабаны, мгновения назад бестрепетно шедшие навстречу смертоносному огню воины бросили мешки, не донеся их до цели, и стали организованно отступать, пытаясь прихватить с собой раненых. Защитники никакого благородства проявлять не думали – палили в отступающих, выносящих с поля боя раненых, стараясь, прежде всего, уничтожить побольше врагов.

Чтобы не мучиться от нестерпимого ожидания, сразу после отхода гиреевцев Москаль-чародей развил кипучую деятельность. Первым делом разослал гонцов по бастионам и валам с требованием отчитаться о потерях и приказом потушить факелы над бастионами. При отсутствии штурмующих огни на вышках уже скорее мешали рассмотреть происходящее в поле и помогали врагам: обстрел укреплений из ружей не закончился и после прекращения приступа, хоть и стал куда менее интенсивным. Естественно, казаки относились к этому не с монашеской кротостью – сами пытались уничтожить не желающих успокоиться противников.

Затем, в ожидании сведений, начал рисовать таблицу потерь по участкам обороны, прислушиваясь краем уха к звукам извне. Послушав некоторое время не такую уж редкую перестрелку, Аркадий вспомнил, что валы-то и бойницы бастионов полны защитников, что не может не приводить к дальнейшему существенному росту потерь. Пришлось посылать новых гонцов по оборонительной линии с приказом отвести две трети бойцов в казематы для отдыха, а большинству из оставшихся присесть на лавки для заряжающих, где вражеские пули их достать не могли.