– Да. Можно на какое-то время о сроках визы забыть.

Донатас взял меня за руку:

– Пойдем.

– Куда?

– Увидишь.

Мы зашли в соседнюю квартиру. Там никого не было. Прошли в комнату. Донатас сел за пианино. Пробежал пальцами по клавишам. Настроился. Не помню, чтобы в каком-то из своих фильмов он играл на пианино. Песня была о любви. Я не пыталась запомнить слова, мелодию песни, завороженно смотрела на его руки, вслушивалась в голос. Он пел сердцем, душой. Даже не могу выразить словами, что я чувствовала.

– А какой композитор для тебя самый, самый?..

– Бах.

– А Бетховен?

– И Бетховен. В фильме Земана Бетховена я играл на немецком языке. Жил в немецкой семье. Общение помогало в работе.

У Донатаса была книга о Бетховене. Прочитала. Воспоминания современников композитора, отрывки из его писем… его рассуждения о творчестве, музыке, людях, о самом себе, хронологически выстроенные от рождения и до его смерти. В сознании сложился образ противоречивого, моментами мелочного, сильного духом и великого человека. Посмотрела фильм. Именно посмотрела. Не понимая разговоров на немецком языке. Сосредоточив внимание на интонациях голоса, мимике лица Донатаса. Голос неузнаваем. Вероятно, роль озвучена другим актером. Лицо – гнев, страсть, недоверчивость, доброта, отстраненность от мира и напряжение мысли. В воспоминаниях о Бетховене его ученика, Фердинанда Риса, видится тот же образ одержимого творчеством гениального человека. «Во время одной из прогулок он всю дорогу бормотал про себя, не напевая, однако, определенной мелодии. На мой вопрос, что это, он ответил: „Мне пришла в голову тема заключительного аллегро для сонаты”. Когда мы вошли в комнату, он, не снимая шляпы, побежал к роялю. Я сел в угол, и он вскоре забыл о моем присутствии. Он бушевал по крайней мере целый час, разрабатывая новый, столь прекрасный финал этой сонаты».

Какой сонаты? № 23. «Аппассионаты».

Музыка и жизнь в ее житейских трудностях и лишениях, в борьбе с судьбой – две стороны бытия гения. И ничто не умаляет его величия.

«Я сейчас умру», – сказал когда-то Донатас, играя роль Бекмана.

…Без велосипеда мне непривычно и неудобно. Много времени тратится на походы на рынок, в магазин, аптеку. Выручил сосед Донатаса. У него оказалось такое их количество, что нашелся и для меня. Велосипед я оставляла на балконе, иногда в прихожей. Убирала его под покрывало, но штукатурку на стене в прихожей все-таки повредила. Сосед предложил ставить велосипед к нему в подвал. Проблема была решена.

– Ты куда? – спрашивает меня Донатас.

– Пробегусь до парка и обратно.

– Не пущу. На улице темнеет.

– Тогда я не до парка побегу, а сделаю пробежку вокруг домов. Я быстро.

– Ты меня своей волей убьешь. Все равно не пущу.

– Я не понимаю, ты шутишь или нет?

– Можешь сегодня не бегать?

– Ладно.

Придется по вечерам отказаться от зарядки. Но совсем без спорта я не могу. Привыкла к большим физическим нагрузкам. Особенно когда увлеклась велотуризмом. Спортом занималась моя мама, профессионально: лыжи, коньки, плавание. Был у нее и рекорд в гребле на байдарке, на всесоюзных соревнованиях во Львове. Она научила меня плавать, кататься на коньках… Закалили физически, добавили выносливости и поездки с отцом на рыбалку на горные речки, в тайгу за кедровыми орехами… Если бы не надоедливая мошкара, можно было бы и сказать: «В лесу, как в раю».

– Нужно купить тебе велосипед. Чтобы был собственный, здесь.

– Я на свои куплю.

– Сними с моей карточки нужную сумму. Я отказалась, но к этому вопросу Донатас вернулся через неделю, потом еще и еще через неделю… И я не устояла перед искушением. Новый велосипед! О таком и не мечталось. Не должны были деньги никоим образом затрагивать наши отношения, и в душе я почувствовала дискомфорт. Как будто присвоила что-то чужое. Но как я кляла себя за то, что не уберегла его. Не проверила велосипедный замок, и велосипед украли. Очень переживала. Купила позже подержанный, у соседа Донатаса, за свои деньги.

– Сколько у тебя в месяц выходит на дорогу?

– На восемь поездок туда и обратно половина зарплаты.

– Я буду оплачивать поездки, визу. И не возражай. Давай запишем, когда приедешь.

Вот как бывает в жизни – визы, границы. Мне снова выдали визу, уже не на 90 дней, а годовую, но за год можно было использовать 180 дней. Три-четыре дня в неделю. Мы с Донатасом обсудили эту проблему и на месяц отметили числа моих приездов и отъездов. Каждую неделю в четверг вечером или в пятницу утром приезжаю, в воскресенье вечером в обратный путь. Так мы и отмечали потом эти дни.

– Буду три дня мучиться. Если со мною что случится, а виза закончилась, ты сможешь приехать?

– Не смогу, через границу не пропустят.

– А если мы поженимся?

– Меня назовут аферисткой и для тебя что-нибудь придумают. Скажут, из ума выжил. День прожили, и хорошо. Ты себе не принадлежишь. Известный человек.

К разговору на эту тему он возвращался. То с уверенными интонациями в голосе, то с сомнением, удивляясь себе. Как такая мысль могла прийти к нему в голову на старости лет, с его-то известностью?

– Ну вот, ты не хочешь, – с каким-то облегчением говорил он.

Что я могла сказать? Накроет лавиной. Будет убито все доброе, хорошее. Думаю, к этой мысли его подтолкнуло желание, чтобы я не уезжала, была рядом с ним. А визовые ограничения мне это не позволяли. Я понимала – ни одна звезда никогда не отклоняется от своего пути, поговорит и забудет. Никому из нас такое не нужно. Просто быть вместе.

– Сейчас есть ты и я. Ни театра, ни кино. Меня там уже нет.

– Я непрактичная и упрямая идеалистка. Как ты меня терпишь?

– Не кривляйся!

Попал в точку. Он знал обо мне больше, чем я о себе.

Все люди неидеальные. Банальное утверждение. И наверное, в самоедстве есть какой-то смысл, бороться с тем, что в тебе неидеально. Думаю, человек рождается с характером. Что из поколения в поколение передается по цепочке, то и получишь. И счастье, если сумеешь вовремя осознать негативное в себе и изменить в лучшую сторону свою судьбу и судьбы тех, кому даешь жизнь.

Эта моя прямота. Сама страдаю, и другие рядом тоже.

– Почему ты не отвечала на звонки? Я волновался.

– Я на велосипеде ехала по дороге, кругом машины. Если не отвечаю – не слышу звонка из-за шума, сразу остановиться не могу или к дому подъезжаю.

Он не воспитывал прямо – ставил в ту же ситуацию, в какую ставили его, чтобы человек на себе испытал то же самое и сделал выводы. Теперь уже я, обеспокоенная его молчанием во время моих звонков ему, не знала, что и думать. Что с ним? А если сердце прихватило?