нанес ему несколько ножевых ран и скрылся. Убегая, Мельников обронил свёрток, в котором оказался типографский шрифт и прокламация боевой организации об убийстве Сипягина, датированная вторым апреля. В отделении растерялись. Налицо была связь с убийством министра. Растерялся и Департамент полиции. Свалилась как на голову боевая организация. Откуда это, кто во главе ее? Что же делает за границей Рачковский? Ведь там Центральный комитет.

Телеграмма из Саратова указывала, что наружное наблюдение где-то соприкасается с боевой организацией. Медников волновался и ходил в красных пятнах. Просматривались сводки загородного филерского наблюдения.

В те дни из Департамента пришло распоряжение, чтобы я немедленно отправился в Тифлис для ознакомления с положением революционного дела на Кавказе, чем мне предоставили возможность ехать лечиться.

Служить в Москве мне уже больше не пришлось. Я уезжал отсюда, унося новый служебный опыт, маленький крестик «Станислава» III степени, как поощрение к работе, и первый высочайший подарок – золотые карманные часы с государственным гербом, пожалованные во время высочайшего приезда в те годы в Москву государя императора.

В Тифлисе я узнал о харьковско-полтавских крестьянских беспорядках и о том, что они были быстро прекращены харьковским губернатором князем Оболенским[102], прибегнувшим к порке. На том и кончилась энергия князя. Позднее, после покушения на него Кочуры, он сдал в Финляндии по всем статьям.

В описании этих крестьянских разгромов социалисты-революционеры доходили до крайнего цинизма. Одна из их прокламаций сообщала в те годы на поучение своей молодежи, что крестьяне «буйств и бесчинств никаких не делали, никого не били и не убивали, только если помещик не соглашался отдать добром, так отбирали насильно… не чужое, не помещичье добро брали они, а только возвращали себе свое, потом-кровью добытое, несправедливо присвоенное помещиками. Какие же они грабители…»

Так писали тогда добрая «бабушка» Брешко-Брешковская и будущий селянский министр Чернов. Они очень любили крестьян. Первая даже платочком повязалась тогда и «Катериной» подписываться стала, что не помешало ей позже, при первой же к тому возможности, въехать на жительство в царские хоромы в Зимний дворец.

В Тифлисе же узнал я о назначении министром Плеве и директором Департамента полиции Лопухина. Вскоре последний вызвал меня из командировки, так как находил ее неправильной, и дал мне отпуск в Абастуман. Лечась в горах, я рвался на север. Там, в связи с происшедшими событиями, шла большая работа по реорганизации политического розыска.

Убийство Сипягина, официальное заявление о своем существовании со стороны боевой организации, крестьянские беспорядки, участие в которых социалистов-революционеров было несомненно, стрельба Кочуры в князя Оболенского за усмирение беспорядков, – все это ясно указывало новому министру на плохую постановку розыска на местах и в центре. Прошедший школу директора Департамента полиции в 80-х годах, помня «Народную волю», Плеве приступил к реорганизации розыска. Но только Плеве не понимал того объекта, против которого он стал перестраивать розыскной аппарат. На происходящее в России революционное движение того времени Плеве продолжал смотреть глазами 80-х годов. Он не понимал его широкого общественного характера и видел в нем, как некогда, в эпоху «Народной воли», лишь проявление злой воли кучки энергичных революционеров. Он думал, что достаточно только изъять их из обращения – и революция будет побеждена.

Плеве пригласил на пост директора Департамента полиции популярного в то время прокурора Харьковской судебной палаты, слывшего за либерала, Алексея Александровича Лопухина, назначением которого он мирил себя с либеральными кругами.

Заведующим Особым отделом Департамента полиции был назначен Зубатов, хотя официально сперва заведовал им некто Зиберт. С Зубатовым Плеве долго беседовал сейчас же после своего назначения министром, по дороге в Троице-Сергиеву лавру, которую он счел нужным посетить, приступая к тяжелой и ответственной работе. Летучий отряд во главе с Медниковым был взят из Москвы в Департамент.

Был разработан проект учреждения по главным городам России охранных отделений, под именем розыскных пунктов. Государь утвердил положение о них, и новые органы начали действовать. Они были независимы на местах и подчинялись Департаменту полиции. Начальники их в строевом отношении прикомандировывались к местным жандармским управлениям, но это подчинение было лишь формальное, зависели они только от директора, на местах же ближе всего стояли к губернатору.

Внутренняя агентура через сотрудников и филерское наблюдение через особо нанятых для того людей были заведены повсюду. Руководящие директивы по розыску шли по Зубатову, филерская же служба практиковалась по Медникову. Из его летучего отряда были назначены заведующие наружным наблюдением во вновь открытые отделения. Подчиняясь начальникам, эти старшие филеры сохраняли самую тесную связь со своим Евстратием Павловичем и писали ему подробные письма о всем, что делалось в отделениях. Начальники последних фактически подпадали под самый бдительный надзор и контроль Медникова. Они должны были писать ему обо всем частными письмами. Доклад директору – письмо Медникову, а кто знал хорошо Зубатова, то писал и ему. Своеобразно, но впервые Департамент полиции взял в свои руки все нити политического розыска в стране и стал фактически и деловито руководить им.

Реформа розыска была встречена крайне недружелюбно в корпусе жандармов и его штабе. Была довольна молодежь, так как ей давали ход по интересной работе, но старые начальники управлений, считавшие себя богами, были обижены. Они официально отходили от розыска, хотя фактически они им серьезно и не занимались. Их значение умалялось в глазах местной администрации, полиции и обывателя. К тому же и кредиты, отпускавшиеся им на агентурные расходы, переходили к новым органам.

Штаб корпуса видел в реформе усиливающееся влияние Департамента полиции. Часть офицеров уходила из-под его власти, и в корпус вливалось штатское начало, так как весь уклад службы и обихода охранных отделений резко отличался от жандармских управлений. Появилась новая кличка для части офицеров – «департаментские» или «охранники».

Губернаторы же в городах, где открывались охранные отделения, были довольны. Новые органы становились ближе к ним, чем вполне независимые жандармские управления, и во главе их были молодые офицеры, на которых, казалось, можно было больше влиять. Офицеры эти зачастую сами искали опоры в губернаторах. Самое же главное было то, что губернатор и начальник охранного отделения являлись одинаково заинтересованными в поддержании спокойствия в губернии и имели общее прямое начальство.

С новой реформой все служившие при Зубатове в Москве офицеры получили ответственные назначения: подполковник Сазонов был назначен начальником Петербургского охранного отделения, ротмистр Ратко – Московского, ротмистр Петерсен – Варшавского, ротмистр Герарди взят в Петербург и позже назначен начальником дворцовой полиции. Несколько чиновников и в том числе Меньщиков были переведены в Департамент в Особый отдел.

Меня, самого молодого, назначили начальником Таврического охранного отделения, которое