Я представился затем его помощнику генералу Сухомлинову[105], который ответил мне визитом в тот же день и поздравил меня с успехом у генерал-губернатора. Я стал принимать отделение. В качестве сотрудников мне были представлены два студента, из которых один никаких партийных связей не имел, да один рабочий железнодорожник, это было все. Канцелярию составляли три человека, которые были в ссоре и друг с другом не разговаривали.

На своей квартире предшественник передал мне две увесистых кипы записок Департамента полиции с копиями перлюстрированных писем. Перевязав кипы веревкой, я увез их себе в гостиницу. Начав разбираться, я увидел, что бумаги те были не читаны, а если и читаны, то исполнения по ним не делалось никакого. Между тем в письмах был ценнейший материал по эсерам. Недовольство Киевом мне стало понятно. Приняв филеров и денежный ящик, я донес о вступлении в должность, и приступил к работе. Но работа эта вначале сильно осложнялась ненормальным отношением с генералом Новицким.

Генерал Новицкий в жандармско-революционном мире являлся знаменитостью. Он 25 лет состоял начальником одного и того же Киевского жандармского управления и прослужил их довольно талантливо и громко. Боролся он некогда с народовольцами, и с успехом. Был в молодости красив и представителен. Но это было всё.

Когда я встретился с Новицким, это был тучный генерал с короткой шеей, бритый, с энергичной седой головой, с черными нафабренными усами и бровями, с живыми глазами. Говорил громко. Одевался отлично. Дома ходил по-старинному – в белом жилете с «Владимиром» на шее и в расстегнутом сюртуке.

Он весь был в прошлом и любил рассказывать о былых днях и делах. Нового революционного движения он не знал. Агентуры настоящей не имел. От Витте, после открытия Киевского политехнического института, он получал на специальную по нему агентуру десять тысяч в год, но это было их обоих частное дело. Во всех городских сплетнях и передрягах был отлично осведомлен. Играя каждый день в карты в клубе с местными тузами, между которыми были и евреи, считал, что получает от них богатейший осведомительный материал.

Полиция, чиновники, мирное население его боялись очень, активные же революционеры над ним подсмеивались. Вскоре после моего приезда, зная о предстоящем 25-летнем юбилее генерала по должности начальника управления, местный комитет РСДРП выпустил посвященную ему крайне ядовитую прокламацию-адрес, отпечатанную во множестве экземпляров «косым» шрифтом.

Окинув прошлую службу генерала и указав на преследования, которым подвергались от него местные организации, комитет благодарил генерала за исключительно снисходительное к нему отношение, благодаря чему комитет-де мог работать спокойно и его типография успела «стереть» свой косой шрифт. И вот, меняя последний на другой, комитет считает своим долгом поблагодарить юбиляра. Прокламация била не в бровь, а в глаз и доставила генералу много неприятных минут.

Открытие охранного отделения в городе Новицкий считал как бы личным оскорблением, а меня – своим личным врагом. Такое отношение влияло и на офицеров. Все это далеко не облегчало и без того нелегкую работу. Приходилось рассчитывать только на себя. Скоро счастливый случай подбодрил меня и моих подчиненных.

Однажды в конце января 1903 года филеры встретили неожиданно на улице боевика Мельникова, которого мы так тщетно искали в Крыму. Но Мельников сделался профессиональным революционером, перешел на нелегальное положение и являлся как бы помощником Гершуни по боевой организации. Он принимал большое участие в подготовке убийства Сипягина, стоял близко к одной из эсеровских типографий и исполнял роль разъездного агента. Неудача с Мельниковым являлась большой оплошностью. Я разнес филеров. Были приняты все возможные меры, и на другой день филеры арестовали его. Наткнувшись на филеров, Мельников бросился бежать, юркнул в один из дворов и закупорился в уборной. Взломали дверь и взяли его.

Он жил под фамилией Завадского и, как оказалось, приехал в Киев из Крыма, уехал оттуда перед приездом царя. На квартире у него был найден большой склад новой эсеровской литературы и в том числе манифест «южной» партии социалистов-революционеров. Арестом Мельникова начальство было очень довольно, и потому мы все получили награды, и это нас всех ободрило. Еще больше, чем раньше, все мысли и старания были направлены теперь на Гершуни, роль и значение которого были уже совершенно ясны.

Шавельский мещанин, провизор Герш Исаак Ицков, он же Григорий Андреевич Гершуни, Гершун или Гершунин, являлся создателем и диктатором боевой организации партии социалистов-революционеров. Он организовал убийство Сипягина и покушение на Оболенского, подготовлял убийство Победоносцева и Клейгельса. Азеф был знаком с ним, знал об этих его предприятиях, но сведений о них Департаменту не давал, сообщая лишь о Гершуни в общих чертах.

Убежденный террорист, умный, хитрый, с железной волей, Гершуни обладал исключительной способностью овладевать той неопытной, легко увлекающейся молодежью, которая, попадая в революционный круговорот, сталкивалась с ним. Его гипнотизирующий взгляд и вкрадчивая убедительная речь покоряли ему собеседников и делали из них его горячих поклонников. Человек, над которым начинал работать Гершуни, вскоре подчинялся ему всецело и делался беспрекословным исполнителем его велений. Ему особенно поклонялись революционные девицы. В Киеве был целый кружок таких восторженных революционерок, из которых выработалось несколько террористок.

Частью лично, частью через своих подручных Гершуни подыскивал подходящих для террора людей и начинал работать над ними. Так распропагандировал он и направил на убийство слабовольного Балмашова. Он давил на него своим влиянием до последнего дня. Действуя на Балмашова, он в то же время обрабатывал слабохарактерного артиллерийского поручика Григорьева[106] и его будущую жену Юрковскую[107], которая одно время была восторженной поклонницей Гершуни, чем, конечно, тот и пользовался. Он систематически подталкивал их на убийство Победоносцева и Клейгельса и, добившись согласия, в течение нескольких дней навещал их, чтобы поддерживать в них революционный пыл и решимость. И в день похорон Сипягина они пошли стрелять в намеченные жертвы, но, оставшись одни, без своего злого гения, они оказались сами собою и совершить убийства не решились.

Они постарались затем совсем отойти от Гершуни и его террора, но это было не так-то легко. Запутав их уже в конспирацию, заставив их уже сделать кое-что преступное и тем скомпрометировать себя, Гершуни не оставлял их в покое. Уехав из Петербурга, он посылал к ним то Мельникова[108], то Ремянникову[109] и те, выполняя его поручения, старались склонить их на преступление. Они напоминали им данные ими обещания, Ремянникова даже угрожала. Так фабриковались «идейные» террористы.

Тупого хохла, столяра Кочуру сперва натаскивал сподручный Гершуни – Арон Вейценфельд[110], а