– Да это Олешко твой, звонил же, забыла тебе сообщить, сказал, компаньон твой приехал.

– А, Панфилов? И ты им что?

– А я их в супермаркет послала… хлеба мало на такую ораву, и селедки надо бы – вдруг кто-то селедки захочет… ну и так, по мелочи. Мне же от плиты не отойти.

– Ну так открой, второй раз звонят, детей перебудят.

– Да Ирка и так уже не спит…

Ника, на ходу вытирая руки, кивнула выглянувшему из гостиной охраннику – все, мол, в порядке! – и, не глядя, открыла дверь. От страшного удара в лицо она отлетела к стене и мгновенно нырнула в темноту, взорвавшуюся красными сполохами.

Что-то мокрое и холодное коснулось ее лица. Кто-то всхлипывал и гладил ее волосы. Ника открыла глаза – вернее, один глаз, потому что второй она открыть не смогла. На нее смотрел испуганный Марк, Ирка, роняя слезы, гладила ее волосы, а Лариса и Семеныч деловито распаковывали чемоданчик.

– Она пришла в себя! – Марк даже подпрыгнул. – Мам, ты как?

Ника хочет что-то сказать, но тьма накрывает ее, и она летит в пустоту, где солнце на поляне, и бабушка сидит, вышивает что-то.

– А, Никуша! Что же ты, птичка моя, не ко времени-то? У меня не готово еще ничего!

– Да ладно… проблема, тоже мне.

– Нет, милая, всему свое время, тебе ли не знать. – Бабушка гладит ее волосы. – Трудно тебе пришлось, и дальше легче не будет – но надо пройти все, надо.

– Я посижу с тобой, ладно? Устала я что-то…

– Знаю. Но долго не сиди, там у тебя гости собрались, а ты здесь рассиживаться вздумала. Нехорошо.

– Бабушка, ведь ты не умерла, мне приснилось это?

– Да никто не умирает, детка. Тома, подай-ка мне нитки.

Очень стройная, коротко стриженная женщина бросает в корзинку клубки ниток. Приветливо кивнув Нике, она садится в траву.

– Ну, чего ж ты молчишь? – Бабушка смеется. – Вы ведь родня как-никак. Хоть и не кровная, а родня через детей.

– Не время еще, – голос у женщины грудной, глубокий. – А за сына спасибо, конечно.

– За какого сына?

– За Димку моего. Иди, родственница, тебе пора. Свидимся позже, когда время придет.

– Бабушка, а я серьги твои…

– Знаю, на то и оставлены тебе они были, чтоб пригодились. Ты же не память продала, а камни, это не одно и то же. Память наша при нас остается. Иди, родная, пора тебе. Марек тебя обыскался совсем. Валерию-то мы еще ночью прогнали, а то тоже удумала – сяду, говорит, отдохну!

Женщина смеется, смеется и бабушка, а Нику что-то больно бьет в грудь, и она делает вдох.

– Все, есть, дышит! – Семеныч басит, как Шаляпин, а пальцы Марка дрожат, когда он вытирает ей лицо. – Э, нет, голуба моя, мы тебя так просто не отпустим! Ишь, чего удумала! Одна помирать принялась, и вторая следом… А дети? Детей ваших Пушкин на ноги ставить будет? Ну-ка, смотри на меня, Ника, – смотри сюда, не закрывай глаза! – Семеныч ощупывает ее голову осторожно, пальцы его нежно касаются лица, распухшего от удара. – Ну, что, переломов нет, Бог миловал, сотрясение, конечно, сильнейшее, лежать, лежать и лежать. Скула рассечена, отек мягких тканей через несколько дней начнет сходить, а голова болеть будет, это не так быстро пройдет, мы сейчас поставим капельницу и пропишем жесткий постельный режим. Иначе в больницу.

Ника поежилась – больниц она боится до икоты, сама не знает, отчего. И Семеныч в курсе ее страха.

– У тебя здесь целая армия собралась, так что нападавших скрутили в секунду, они понятия не имели, что в квартире, кроме тебя и детей, кто-то есть.

– Но… кто это был?

– Потом поговорим, – Семеныч смотрит на котенка, который карабкается по его ноге. – А зверь новый, что ли? В прошлый раз вроде не было… да и быть не могло, мал зверь-то. Когда мы в последний раз у тебя тут гудели на твой день рождения? Летом, да. Зверя этого и в проекте не было…

– Это Буч.

Как будто одно это могло объяснить, как котенок охотился на нее и какой он забавный…

– Мам…

– Не тревожь ее. – Семеныч ерошит Марку волосы. – Ей надо отдыхать.

Ника хочет сказать, что у нее полно дел и отдыхать некогда, но игла больно колет руку – это Лариса подсоединила ее к капельнице. Зазвонил телефон – Ника ухватила его прежде, чем у нее успели отнять трубку.

– Ника, это Алексей Петрович. Помните, мы договаривались встретиться?

– Да…

– Ника, что с вами?

Она подает трубку Мареку:

– Расскажи ему все.

Сын берет телефон и идет в кабинет. Пересказывать события последних суток при всех он не в состоянии – и матери, и Ирке не надо лишний раз все это слушать, но если мама сказала, что этому человеку можно довериться, значит, можно.

– То есть сейчас Ника лежит и…

– Да, тут Семеныч пришел, капельницу наладили, но мама из-за клуба сильно дергается – Лерка в больнице, она тоже глюкнула. Мать, я думаю, боится, что в клуб нагрянет Женька, и тогда плохо дело.

– Я сейчас приеду, – мужик откашлялся. – Меня зовут Алексей Петрович Булатов, мы с твоей мамой познакомились, когда она приезжала заказывать стеклянные фигурки.

– А, так вы директор? Это от вас она котенка притащила! – Марк обрадованно вздохнул. – Мать рассказывала. Ваза так в гостиной и стоит, красивая… может, как-нибудь я приеду к вам на завод, тоже хотелось бы взглянуть.

– Обязательно. А сейчас я приеду к вам, говори адрес. Надо что-то решать с клубом, и я думаю, что смогу в этом помочь – мы с тобой это дело осилим, как ты считаешь?

– Безусловно, осилим. И Ирка еще.

– Ну, втроем мы горы свернем.

Продиктовав адрес, Марек вышел проводить врача. В прихожей их встретили встревоженные Матвеев и Олешко.

– Ну, как она? – Максим заглядывает в лицо Семенычу, тот хмурится. – Доктор!

– Ничего хорошего. – Круглов сердито дергает молнию куртки. – Удар мощный, усиленный кастетом, со временем понадобится пластика – скула рассечена, отек. Тяжелое сотрясение мозга, и если бы не панический страх пациентки перед больницами, я бы уложил ее в стационар, но в данном случае она быстрей поправится дома. Сиделку бы нанять, но это дорого… ну, придумаем что-нибудь. Пока ее доктор Михайлова будет навещать, но уродов этих я бы…

Махнув рукой, Семеныч подхватил тяжелый чемоданчик и вышел. Матвеев и Олешко переглянулись.

– Минутой позже – и мы бы им сами дверь открыли. – Матвеев вздохнул. – Что за клубок такой, концы торчат, но распутать пока не удалось.

– Распутаем, Максим Николаевич, уж вы не извольте беспокоиться. – Олешко, хлопнув Марека по плечу, ушел в гостиную.