Оказывается, вихри политических событий и в этом тихом городе произвели определенные перемены. В частности, многие чиновники, имеющие право нотариально удостоверять различные бумаги, числились, от греха подальше, либо в отставке, либо в бессрочных отпусках.

— Ну, пусть не очень хороший, но хоть какой-нибудь нотариус должен остаться? — спросил Хмурий Несмеянович.

Родственники Тряхона влезли с предложениями — никуда, надо сказать, не годными, потому что, хотя выглядели они вполне прилично, их круг юридических контактов ограничивался тремя-четырьмя кабатчиками, с которыми можно было договориться на выпивку под расписку.

— Цыц, варвары! — важно прикрикнула на них кикиморка и заявила: — Нечего долго думать, идите прямиком к Дивану Дивановичу.

— Точно! — оживились все, а Тряхон хлопнул себя по лбу: — Как я сразу не подумал? Спасибо, дорогая! Ну конечно, к Дивану Дивановичу, и никуда больше!

— Кто он такой? — спросил Тучко.

— Как! Вы не знаете Дивана Дивановича?

— Ну, мы же не местные, — пожал плечами Персефоний.

— Оно, конечно, так… и все-таки! Такая личность… и ученостью, и обхождением известен… Да что там долго говорить, Диван Диванович — прекрасный человек! Просто слов не находится, чтобы описать со всей подробностью. А кабы и нашлись — что веры словам? Это уж, милостивые государи, ни в каких даже аргументах не нуждается, а просто несомненный факт: Диван Диванович — прекрасный человек и истинное украшение общества.

— А какая у него бекеша! — не выдержал один из его родственников.

И тут уж всех домовых прорвало: перебивая друг друга, они принялись шумно излагать какие-то мало связанные друг с другом факты, долженствующие подтвердить высокий статус Дивана Дивановича. Особенно упирали на то, какой протопоп его хвалил, какой комиссар у него ужинал и какой городничий у него табачком одалживался, а среди этого всплыли зачем-то дыни, поедаемые фигурантом не то в огромных количествах, не то каким-то особенным способом, а каким — ни Персефоний, ни Тучко, разумеется, и не попытались понять.

— Так он, Диван Диванович, что же, нотариус? — сумел вставить вопрос Хмурий Несмеянович.

— Нет! Ну что вы! — понеслось ему в ответ со всех сторон. — Это один из домовых его чудного жилища нотариусом подрабатывает…

Наконец, прибегнув уже к командному голосу, Хмурию Несмеяновичу удалось установить, в каком направлении и по каким приметам следует искать дом Дивана Дивановича. Получив необходимую информацию, путники поспешно распрощались с услужливыми домовиками и покинули лавку.

— Ну вот, корнет, — усилием воли возвращая себе бодрость духа, сказал Тучко, у которого в ушах все еще звенел восторженный гимн жемчужине общества. — Что-что, а нотариуса сыскать везде можно. Фу-ты, ну-ты, эким тебя франтом сделали! — не удержался он от замечания, когда Персефоний занял место рядом с ним на передке.

Повозка вновь пошла петлять между плетней. Вот показался впереди искомый дом. Он и впрямь был примечателен — мимо не проедешь. Строго говоря, само жилище совершенно терялось среди бесчисленных приросших к нему сараев, клетей и прочих пристроев, крытых, заодно с центральным строением, камышом. Быть может, когда-то он и поражал воображение живописностью или оригинальностью архитектурного замысла. Быть может, даже навевал какие-нибудь приятные ассоциации. Но ныне и сад был запущен, и крыша давно не чинилась, так что при взгляде со стороны дом изрядно напоминал сложенные кривой пирамидой коровьи лепешки среди жухлой травы.

На поднятый собаками лай вышли сразу трое домовых с хмурыми лицами. Внимательно осмотрев приезжих, расспросив их и убедившись, что в брике никого больше нет, они открыли сбитые из жердин воротца и впустили повозку во двор.

— Милости просим, — без всякой охоты пригласил один из них.

Явное недружелюбие со стороны хозяев смутило Персефония, но Тучко только чуть усмехнулся и решительно шагнул в указанную дверь.

Внутри, впрочем, самоуверенный вид на секунду покинул его. В комнатке, где оказались они с упырем, собралась вся ночная челядь: старый домовой с бородищей до полу, четверо его сыновей, восемь внуков; также братья-овинники средних лет в количестве трех штук; а еще пожилой банник со своей кикиморой, отличавшейся ростом и мужеподобной внешностью, и с сыном, который явно пошел в мать. Выражение лиц заставляло вспомнить недавние кровавые события в лионебергском предместье, к тому же вся компания была неплохо вооружена; под бородой старика даже кольчуга поблескивала.

Все они в упор смотрели на вошедших.

По счастью, один из тех троих, которые впустили Персефония и Тучко, заглянул в дверь и разъяснил:

— Это к Скоруше, клиенты.

— А-а! — Домовые расслабились, а вместе с ними и Персефоний и, как он успел заметить, Хмурий Несмеянович, явно успевший пожалеть, что оставил свой посох в брике.

Один из домовых старшего поколения, отложив топор, просеменил в угол, к большому сундуку, и подозвал гостей:

— Прошу сюда, милостивые государи!

Остальные возобновили прерванный разговор — кажется, это был военный совет.

— На сей раз мы не допустим ошибок! — слышался с их стороны суровый голос. — План обороны таков…

— Чего изволите-с?

Домовой Скоруша профессионально лучился доброжелательностью, будто не он минуту назад с самым зловещим видом поигрывал топором.

Тучко быстро и четко объяснил, чего они изволят.

— Нет ничего проще! Сей момент.

Скоруша нырнул в сундук и выудил оттуда пачку бланков. Работал он куда шустрее, чем Вралье в «Трубочном зелье», впрочем, ему немало помогало то, что все бланки были уже заполненными, оставалось вписать только имена и даты.

— В последнее время это весьма распространенная услуга, — пояснил Скоруша. — Подпишите! Вот здесь… здесь… и вот тут…

Хмурий Несмеянович поставил подписи в нужных местах и пододвинул бумаги Персефонию.

— Давай, корнет! Поторопись, пока опять что-нибудь не стряслось.

— А что такое? — забеспокоился Скоруша.

— Ничего. Ну, корнет, чего ждешь?

Упырь взял в руки перо и уже поднес его к чернильнице, как вдруг раздался треск и крик:

— Ага!

Персефоний вздрогнул, Тучко шумно выдохнул сквозь зубы и медленно обернулся. На пороге двери, ведущей в хозяйские покои, стоял высокий тощий человек в потертой сорочке, из-под которой торчали две кривые волосатые макаронины, служившие ему ногами. Сужающееся книзу лицо было изможденным и бледным, глаза горели безумным огнем. В трясущихся руках плясало длинноствольное ружье с прихотливыми золотыми узорами на цевье и прикладе.

— Ага! — повторил этот человек, целясь приблизительно в клиентов Скоруши. — Шпионы? Лазутчики? Диверсанты? Кто такие, кем подосланы, что вызнать желаете? Красного петуха подпустить? Бурую свинью подложить?