— Родион…

Целительная истерика трясла мать семейства. Но кризис миновал счастливо. Через четверть часа Софья окончательно пришла в себя, выплакалась и обрывками фраз описала, как одинаковые господа совершали обыск в доме и все время грозили ей тюрьмой, а дочки остались под присмотром Глафиры, а она держалась до последнего, но не помнит, как осталась одна и как…

Не будем упиваться страданием женщины.

Наконец стакан с привычными каплями испит до дна, а Родион Георгиевич устроился прямо на ковре, у изголовья.

— Вы пережили суровые испытания, но могу ли знать, как на исповеди: что делали вчера утром с фести до полудня? — ласково спросил он.

Госпожа Ванзарова всхлипнула:

— И ты мне не веришь? Ну, почему? Я же объяснила: встала около полудня, прогулялась в саду, потом пошла на веранду, потом Глафира пришла с девочками…

— Вы были утром одна?

— Да, была…

— И вас никто не видел?

— У меня все теперь перепуталось в голове…

Дело объяснялось бы провокацией «охранки» и удачным забросом аркана на его шею, если бы в сундуке не было «чурки». И если бы не нашли Одоленского с разодранным горлом. И если бы не содал «С.П.В.». Как это ни абсурдно, но верить в невиновность жены надо даже вопреки очевидным уликам.

— Что со мной будет? — Софья постаралась заглянуть мужу в глаза.

— Не волнуйтесь, вам ничего не угрожает. Я сделаю все.

— Даже после того… Ну, того, что я тебе сказала?

— Вы мать моих детей.

Софья Петровна спустила ноги с дивана, села прямо, как могла, и попыталась вздернуть подбородок подобающе гордо:

— Родион, я должна сознаться…

— Хватит ли для этого сил?

— Да, хочу это сделать прямо сейчас…

— Извольте.

— Я солгала.

Родион Георгиевич исключительно спокойно спросил:

— И в чем же?

— Я наговорила гадостей, незаслуженных оскорблений. Ты хороший и честный человек, я была не права.

— Благодарю вас…

— Но я увлечена другим.

— Это уже не имеет значения… — с некоторым облегчением проговорил обманутый муж. — Все равно буду зафифать вас.

— Пойми, это больше, чем дачный флирт. Огромное чувство захватило меня всю.

— Не хочу огорчать, но роман окончен. Князь Одоленский сегодня утром… скончался. — Родион Георгиевич милосердно опустил подробности.

— Причем здесь какой-то Одоленский? Не знаю никакого Одоленского!

Повадки и ужимки лучшей половины были изучены до мелочей. И потому следовало признаться: не юлит. Видимо, она действительно не знакома с князем. Тогда с кем?

И тут Родион Георгиевич не нашел ничего лучшего, как брякнуть:

— Кто же твой любовник?

Софья Петровна вскочила, хоть и покачнулась, поправила мокрые волосы.

— Не смейте говорить мне подобные гадости! — бросила она с достоинством королевы, идущей на плаху, и, спотыкаясь, гордо удалилась.

А коллежский советник ощутил тяжесть. Груз имел вид совершенно нематериальный, назывался: «Выбор между долгом и обстоятельствами», — но к стенке припер покрепче оглобли. Как не хотелось, но требовалось немедленно заглянуть в кое-какую комнатку.

Доподлинных сведений о ней мало. Хотя всяк чиновник, даже затрапезного чина, полушепотом и с оглядкой клялся, что был там. Причем каждый описывал по-своему. Говорят, что выглядит она чрезвычайно просто: не каморка, а чулан даже, без окон, всегда темный и затхлый, из мебели — шкафы-картотеки, рабочий столик с лампой и скрипучий стул, ни сейфа, ни тайника. Шепчутся, что попасть в нее можно через кабинет директора Департамента Полиции, да и то если отодвинуть нужную портьеру, за которой скрывается гладкая, без ручки, дверь, оклеенная обоями в цвет стен. А ключ хранится у Самого, передается в руки преемнику. Что ж скрывается там?

В середине прошлого века в Министерстве внутренних дел появилась особая картотека, в которую стали собирать донесения филеров, полицейских, городовых, врачей, прислуги, тайных агентов, дворников и доносы честных горожан, касающихся только одного предмета: мужеложцев столицы. Невзирая на их общественное положение: от актеришки до министра.

К заведенному делу прикладывалась фотографическая карточка, подробный список любовников и друзей, как бывших так и нынешних, причем обоего пола, описывались даты и места встреч. А еще с канцелярской прямотой сообщалось об интимных пристрастиях и способах их удовлетворения.

Для чего была нужна картотека, осталось загадкой. Никаких карательных мер против господ, взятых на учет, не предпринималось. Они делали карьеры, получали чины и награды. Даже происшествия совершенно скандальные, к примеру с молодыми солдатиками, оставались без последствий. В столице отношение к мужеложцам было либеральное. Императоры Александр III и Николай II прощали не только Чайковского и князя Мещерского.

По заведенным делам регулярно составлялись записки и отправлялись куда-то наверх. Кто их читал, какие делал выводы, оставалось неизвестным. Но заведенный порядок действовал безотказно. Картотека процветала и полнилась новыми подробностями. Только вот добраться до нее невозможно. Зато другое негласное собрание хранилось буквально в стенах Управления сыска.

Как только Филиппов принял столичный сыск, то сразу организовал свою маленькую картотеку мужеложцев, а доступ к ней закрыл вовсе.

Дежурившему чиновнику Родион Георгиевич сообщил, что подпишет документы в кабинете начальника, потому что ожидает телефонограмму из министерства, попросил не беспокоить с докладом полчаса и запер дверь.

Стены покрывались картинками, фотографиями, наградными листами и прочей мишурой, чем сильно отличались от спартанской пустоты кабинета Ванзарова. Портьера прикрывала вход в заветную комнату.

Занавес был отдернут решительно. Узкий след на обоях указывал дверь, замочная скважина пряталась под изгибом орнамента. Он порылся в кармане, выудил проволочку, вставил в отверстие, поддел и нажал. Замок хрустнул. Зацепив мизинцем прорезь, осторожно дернул на себя. И дверь мягко приоткрылась.

Тусклая лампочка осветила каморку размером с платяной шкаф. Напротив входа размещался картотечный стеллаж. Не следовало хватать, что попало: Филиппов мог оставить метки.

Тщательно осмотрев ящик с буквой «О» на предмет паутинок или ниточек, Родион Георгиевич вытащил архивный короб, перебрал карточки и быстро нашел то, что искал.

На снимке романтичный юноша устремил томный взгляд в «мир грез и фантазий». А записи сообщали, что Одоленский — известный в столице «тётка», предпочитает роль «жены», часто меняет любовников. Однако из партнеров указывался только один. Карточку завели недавно, не позже апреля. Главное, что упоминания о Софье Петровне не нашлось. Впрочем, как и о Николае Берсе.