— В ночь с четверга на пятницу.

Берс издал непонятный звук и заметно побледнел.

— Ах я старый дурак! — вдруг выпалил чиновник. — Еще возгордился, что Антону было сделано подобное предложение!

— Могу ли знать, кто такой Антон?

— Племянник мой, брат Антонины Ильиничны, близняшки они.

— И когда князь оказал честь?

— В том-то и дело: в четверг. Еще на дачу приехал, наглец… Значит, сейчас Антон в сундуке бы лежал… Какое счастье, что он уехал! — тут Николай Карлович залпом осушил новый бокал морса и налил еще. — Я ведь лично посадил его на парижский поезд на Николаевском вокзале в восьмом часу вечера, а после вернулся на дачу.

— Антон отправился путефествовать?

— Не путешествовать, а продолжать учебу, он в Парижском университете студиоз… Но каков негодяй!

— Кстати, раз дело пофло о личностях, случайно не знаете, кто среди знакомых князя мог быть содалом?

Берс обнаружил прискорбное незнание, а Родион Георгиевич продолжил:

— Неужели князь думал сохранить кружок в тайне?

— Он знал про особую картотеку, надеюсь, понимаете, о чем речь… Так он специально собрал людей, с которыми никогда не был в близких отношениях.

Выходит, Павел Александрович преуспел и в создании тайного общества мужеложцев. Судя по всему, «чурка» — бедный малый, который хотел сделать карьеру. А пошел на убой. Может быть, смерть князя имеет простое объяснение: месть? Родственникам не понравилось, что юношу превратили в кусок мяса.

Внезапно Берс сорвал с шеи салфетку и вскочил:

— Их надо остановить!

— Кого? — удивился Родион Георгиевич, мысленно прощаясь с холодеющей котлеткой.

— Содалов… Они продолжат убивать…

— Собираетесь их арестовать?

— Арестовывать будете вы, господин начальника сыска… Простите… А я… Наверное, знаю одного из них… Только одного… Но он ответит за всех… Ради жизни моих племяшек я готов на все!

Вот тут Ванзаров убрал салфетку, правда, без азарта:

— Как его зовут?

— Имени не знаю, видел мельком.

— Могу ли знать, отчего рефили, что он содал?

— Князь назвал его «Аякс». Я подумал, что это шутка, но теперь вижу совсем иное!

За «Аяксом» числились буквы «К.В.М.». Что ж, возможно случайное совпадение.

— Его можно найти именно сегодня… — Берс кинул на поднос подскочившего полового несколько бумажек. — Князь говорил, что по воскресеньям ходят в бани Соболева… Постойте, который час?

Личный хронометр коллежского советника показал пять минут пятого. Берс извинился:

— Они соберутся там часа через два-три…

Ванзаров был редчайшим гостем, кто покинул радушное заведение полуголодным. Как только он вышел на Офицерскую, какая-то дама вдруг резко повернулась, слишком быстро уходя в сторону. Однако, поспешность Антонины Берс запоздала.

Еще слишком рано. В этот час даже самая фанатичная публика не изволила прибыть. В нижнем холле театра было тихо и пустынно, и лишь из глубин зрительного зала доносились шумы приготовления к спектаклю. Ставили декорации к балету, снимали чехлы со зрительских рядов.

Джуранскому пришлось поплутать по коридорам и закоулкам, прежде чем он наткнулся на служителя Мельпомены. Пробегавшего мимо господина с роскошными бакенбардами и во фраке, ротмистр принял за мажордома и потому окликнул:

— Любезный, где у вас тут балеруны… э-э-э, тренируются?

Заведующий билетной кассой Эммануил Левантовский, царь и бог в мирке театралов, неприятно удивился сухопарому субъекту невысокого роста с мерзкими, на его вкус, усиками и в костюме, оскорблявшем моду.

— А вам зачем? — рыкнул он. — Туда не положено. И вообще кто пустил до начала представления? Уходите, живо! Ишь, ходят тут всякие, не театр, а проходной двор… Где капельдинер?.. Петруша!

О, беспечный Левантовский! Если б он знал… Последняя капля, переполнила чашу ненависти Джуранского к театру. А дело вот в чем…

Много лет назад в мечтах кавалерийского офицера прелестная купеческая дочка уже являлась супругой. Но в Вильно, где стоял их полк, приехал с гастролями провинциальный трагик Семенов-Бескаравайный, обладатель бархатного баритона и неуемной жажды женщин. И вот этот актеришка, подлец, прощелыга, увел у ротмистра невесту, можно сказать, из-под венца. Конечно, безмозглая девица сама бежала с трагиком, но Джуранский смертельно возненавидел обитателей подмостков. И дал слово никогда не ходить не то что в оперу — даже в оперетку.

И вот театр опять нанес пощечину. Мечислав Николаевич побагровел и рявкнул во всю кавалерийскую глотку:

— Как стоишь перед офицером, скотина! Смирнааа! Руки по швам!

Левантовский выронил папку и схватился за сердце. Но ротмистр уж мчался галопом:

— А вот плети давно не пробовал? Развели богадельню! Театр, называется, тьфу, гадость! Вертеп разврата и порока! Я тебе покажу «не положено»… Отвечать!

Подобное обращение с чиновником императорского театра мог позволить себе лишь исключительно важный чин, да и то, не дай Бог, Охранного отделения. А этот субчик, видать, и вовсе к министру ногой дверь открывает!

— Вы-ы-ы к-к-кто… — заплетающимся языком пролепетал несчастный.

— Сыскная полиция Петербурга! Ротмистр Джуранский к вашим услугам! Имею предписание строго допросить одного из ваших балерунчиков на предмет участия в убийстве, а также возможных сообщников в этом балагане, иначе именуемом театром. Дознание будет вчинено по всей строгости закона. Понятно?

— Д-ы-а-а-а, ва-а-а-ше благ-г-г-ародие, прошу м-э-э-э-ня простить… — На Левантовского напало заикание, с которым он никак не мог справиться.

— Где танцоры?

— Реп-п-п-петиционая комната на т-т-третьем э-т-т-аже. Петруша, проводи г-г-осподина ротмистра… Вы п-п-позво-лите, я п-п-пойду?.. — Администратор поклонился, заодно подбирая папку, и двинулся восвояси, придерживаясь за стеночку.

А Мечислав Николаевич ощутил в душе приятную легкость, как после удачной атаки и полного разгрома врага.

Капельдинер Петруша, боязливо оглядываясь, показывал дорогу.

Репетиционная зала встретила ярким светом, блеском зеркал, аккомпанементом на рояле и удушающим запахом пота, пробравшего даже офицера сыска, привыкшего к ароматам конюшни.

Не мешая разминочным па, Петруша подбежал на цыпочках к балетмейстеру и что-то пошептал на ухо, испуганно указывая на гостя.

Балетный господин поспешил к ротмистру, красиво ставя ноги и держа идеально спину. «Как лошадь для выездки», — невольно подумал бывший кавалерист.