Внезапно наступает тишина. Деа держится очень прямо, тянется вверх, высоко подняв подбородок. Она классическая танцовщица, с горделивой статью и королевской посадкой головы. Ее курносый нос по форме напоминает лыжный трамплин, совсем как у Сильви Гиллем[198]. В волосах спорят между собой два цвета — красный и черный.

— It's a small step for a man but a giant step for a mannequin[199], — пишет Октав на ее руке.

Сказать, что облик этой женщины внушает почтение, значит ничего не сказать, скорее уж стыдливость растерянно перебегает в другой лагерь. Публике неловко уже оттого, что ей позволено смотреть на эту Королеву. Глядя на обнаженную Деа на сцене, хочется просить прощения за тысячелетия вульгарности, за то, что ты — слабый противный мужчина и никогда не оказывался на высоте Женщины. Тело Деа попирает патриархат. Ее нагота — не приниженность, но слава, подобная затянутым тучами небесам, которые вдруг расходятся, чтобы пропустить луч божественного света. Эта богиня дарит свою красоту уверенно и чуть презрительно, и сидящим за столиками клиентам кажется, что они лежат у ног идола. Crazy Horse больше не кабаре старых негодяев, основанное эротоманом: это секта, объединившаяся, чтобы исповедовать постапокалиптический культ и поклоняться Ангелу Примирения в Сердце Хаоса. Октав атеист, но Всевышний делает все, чтобы убедить его в своем существовании. При виде Деа у него с первого дня знакомства при каждой встрече перехватывает дыхание, и он плачет слезами благодарности и перестает выпячивать грудь, иначе задохнется от приступа астмы. Деа по праву носит титул «Лучезарная». Октав кожей чувствует истину, известную всем распутникам, начиная с виконта де Вальмона[200]: сильнее всего возбуждают недоступные нам существа.

Явление божественного существа напоминает Октаву древнегреческий рай Элизиум. Деа — манекенщица в свободное от основной работы время, но познакомились они не на показе, а в фитнес-клубе. Он увидел ее — в махровых шортиках бирюзового цвета — и оробел. Она стояла перед зеркалом, очень прямо, ее восхитительные груди были обтянуты белой маечкой, и вытирала волосы розовым полотенцем. Октав валялся в шезлонге, отдыхая от часа езды на велотренажере. В фильме подобную сцену сняли бы рапидом. Она медленно повернула голову и улыбнулась. Октав не знал, улыбается она лично ему или мирозданию, потому что ей хорошо после душа. Он почувствовал себя парализованным, потрясенным и — конечно же — покраснел, хотел бы закрыть рот, но это оказалось выше его сил. Октав всю жизнь будет вспоминать это зрелище как трагическое и великолепное событие. Он не сидит в соцсетях, так что единственным шансом снова увидеть красавицу было каждую неделю, в одно и то же время, возвращаться в жалкий спортзал. Деа неизменно оказывалась на месте, и Октав терпел сладкую муку. Он не осмеливался заговорить с богиней, считая себя слишком старым и… рахитичным. Через месяц молчания, которое Октав принимал за безразличие, Деа вдруг подошла к мокрому от пота мату, на котором он упражнялся. Деа занималась тантрической йогой и дзен-медитацией, была веганкой и никогда в жизни не принимала наркотиков. Мятущаяся душа Октава почувствовала, что спасена, он пробормотал:

— В вас нет ничего гадкого, вот ведь ужас… И что мне теперь делать?

— Ты пробовал медитировать? — вопросом на вопрос ответила Деа, и голос у нее оказался в точности такой, каким его воображал Паранго. Низкий. И в этом голосе прозвучал искренний интерес.

— Нет… неужели так заметно, что я стрессую?

Она взяла его за руку, желая успокоить. Сердце Октава билось так сильно, что она слышала его с трех метров, как большой барабан Черроне[201] в Give Me Love.

— Вытяни ноги, закрой глаза и дыши глубоко. Постарайся сконцентрироваться на своем теле. Сканируй себя снизу доверху и благодари каждый орган. Скажи спасибо ступням, икрам, бедрам…

Октав лежал, опустив веки, и изо всех сил старался не захихикать.

— Самую большую благодарность я испытываю к твоему телу.

— Расслабься. Прими жизнь. Попробуй увидеть озерную гладь.

— Я вижу твой затылок. Ух ты, какой-то мужик впился в него поцелуем. Может, это я?

— Не позволяй ненужным желаниям отвлекать тебя. Гони их прочь. Создай животворящий пузырь внутри себя. Прими этот мир.

— У моего желания добрый нрав.

— Сделай усилие, медитация побеждает все наши фрустрации.

— Я не фрустрирован, меня безудержно тянет к тебе, это куда хуже.

— Ты мне не помогаешь. Расслабься, дыши. Медитация должна освободить тебя от всех навязчивых идей. Пользуйся всеми чувствами, данными тебе Природой.

— Я только это и делаю. Нюхаю твои волосы, касаюсь ладони. Твой голос ласкает мои барабанные перепонки. Все мои чувства нацелены на тебя.

— Ладно, все, ты непригоден к дзену.

Октав снова переборщил, о чем ни секунды не пожалел. Ему хотелось, чтобы этот момент длился вечно. И он длился. Мсье Паранго до сих пор сидит в пропахшем потом тренажерном зале, и Деа рассказывает ему о занятиях балетом и пилатесом, описывает свое шальное корсиканское детство, стоя то в позе собаки, то в позе воина, а он смотрит на нее, блаженно улыбаясь, и чувствует безразмерное счастье. Это состояние никуда от него не денется. Идею аудио-спа тоже подала Деа, желая ему добра, а он превратил ее в радио-шутку.

— Почему ты пытаешься жить как раньше! Это никому не дано. Прошлое есть прошлое, прими его и почувствуешь себя гораздо лучше…

Как бы ни сложилась дальше его жизнь, Октав вечно будет на коврике для йоги рядом с Деа. Сейчас он сидит в кресле, она движется на сцене под лазерными лучами, обнаженные груди в бисеринках пота одеты в кожаную сбрую, время и пространство не существуют: он сражен, как при первой встрече. Нет никаких сомнений: Октав так и не перестал желать Деа, чье тело покрыто родинками, похожими на горошинки черного перца. Деа — умница… с круглым пупком, сильными стройными ногами, выпуклыми ягодицами и глазами изумрудного цвета. Она все понимает, все чувствует, догадывается, что он скрывает. Деа опасается Октава — он слишком стремительно возжелал ее. Она почувствовала, что он всегда обманывал себя. Она знает и понимает его. Она избегает беднягу, но он ее забавляет.