бесчисленной армией чиновников всех наименований и рангов в войске, во флоте, даже на дипломатической службе. В дальнейшем его стремление бесконечно распространять власть государства даже в сферу деятельности, отмеченную личной инициативой, привело к тому, что в течение десяти лет он был действительным господином 160-миллионного населения империи.

Я уже отмечал, что соотечественники графа Витте не отдавали должного его деятельности. Мне же кажется, что министр, который имеет на своем счету успешное выполнение трех задач — монетной реформы, Портсмутского договора и Конституционной хартии 1905 года, — заслуживает быть поставленным в одном ряду с величайшими государственными деятелями не только России, но и всего мира.

Выполнения первой задачи, то есть установления металлического обращения и твердой валюты, достаточно, чтобы предоставить ему это место. Эта реформа, которая встретила значительные препятствия на пути к своему осуществлению, была проведена исключительно благодаря настойчивости графа Витте и помогла России выйти из Русско-японской войны и революционных потрясений 1905 года без финансового кризиса.

Я уже высказывал свое мнение о Портсмутском договоре и, не колеблясь, квалифицирую его как неожиданный успех России, который был достигнут не diplomats de carriere.

Наконец, Манифест 17 октября, несмотря на запоздание, в котором повинен император Николай II, несомненно, спас на время российскую монархию от гибели, отсрочив ее на двенадцать лет, пока она снова не покинула пути, намеченного графом Витте, чем подписала себе смертный приговор.

Хотя я и не чувствую себя компетентным судить об экономической политике графа Витте, я не буду не прав, если скажу, что эта сторона его деятельности должна вызвать серьезные критические замечания.

Я уже отмечал его стремление направить государство в сторону участия в экономической жизни страны путем ряда мероприятий, как, например, организацией железнодорожного строительства, эксплуатацией обширных владений короны, внимательным наблюдением за мануфактурной промышленностью и т. д., вследствие чего государство подчинило своему контролю частную инициативу и деятельность, которые с этих пор так слабо развивались в стране. Но помимо этого чрезмерного «огосударствления» многие мероприятия графа Витте в экономической области оказались вредными для хозяйственного организма России.

В своей книге «Россия в упадке» доктор Диллон говорит, что граф Витте видел слабость и отсутствие связи между различными элементами, составляющими Российскую империю, и рассчитывал, что эти элементы могли бы быть консолидированы и приведены в связь друг с другом путем создания громадного экономического преобразования, которое создало бы властные национальные интересы и послужило бы основанием для действительного перевоспитания нации. С моей точки зрения, если эти строки и не характеризуют общего плана графа Витте — так как мне всегда казалось, что у него отсутствует какой-либо продуманный план, — они, в конце концов, правильно определяют направление его политической деятельности.

Слабость и разобщенность элементов, составляющих русскую империю, не могли ускользнуть от внимания государственного деятеля и совершенно ясно обнаружили себя позже, после падения монархии. Но я принадлежу к той политической школе, которая всегда полагала, что лекарством для такого положения вещей может являться не контроль государства, не укрепление централизации и даже не искусственное стимулирование материальных интересов, но развитие местного самоуправления, представительный образ правления, построенный на этом принципе, удовлетворение разумных требований различных национальностей и систематическое внедрение в народное сознание необходимости развития личной инициативы.

Нет разногласий в том, что мероприятия, указанные графом Витте, заслуживают тех громадных усилий, которые были затрачены для развития или, вернее, создания промышленности в России.

Но, отдавая все свое внимание этой стороне хозяйственной жизни России, разве граф Витте не понимал, что Россия является земледельческой страной и что она нуждается в поощрении сельского хозяйства?

И разве не на счет финансовой политики графа Витте следует отнести то обстоятельство, что громадное количество земледельческих продуктов экспортировалось, расстраивая тем самым экономический баланс и даже подвергая физическим страданиям земледельческое население?

Та политическая школа, к которой я принадлежу, всегда придерживалась того мнения, что создание многочисленного рабочего класса, концентрирующегося по городам, преимущественно формирует революционные кадры, как то доказал 1917 год, и что этому должны предшествовать широкие аграрные реформы в целях развития мелкой частной собственности. Это не только увеличило бы производительность земли, но внушило бы крестьянству склонность к консерватизму, которая у него совершенно отсутствовала.

Я отмечу только мимоходом одно из мероприятий графа Витте, которое выродилось в свою собственную противоположность: монопольная продажа спирта. Лично я придерживаюсь того мнения, что эта мера, рассматриваемая как паллиатив, была хороша сама по себе и предопределялась предшествующим положением вещей. Но вместо того, чтобы удовлетвориться ею как паллиативом, граф Витте не приложил своей громадной энергии в целях добиться ее отмены, и она превратилась в орудие деморализации и обнищания масс. И можно ли не восхищаться благородством несчастного императора Николая, который в начале мировой войны осмелился одним росчерком пера подавить этот источник стольких физических и моральных зол в России?

Вот предмет, в котором я чувствую себя более компетентным, — вопрос о русской политике на Дальнем Востоке. Граф Витте имел громадное влияние на эту политику и может считаться ответственным за нее, если не вполне, то в большой степени. Роль, которую он играл в этой драме, наиболее сложна и разнообразна.

Если бы кто-нибудь пожелал узнать причину несчастной войны между Россией и Японией, ему было бы необходимо, по моему мнению, рассмотреть решение, принятое русским правительством с графом Витте во главе, провести Транссибирскую железную дорогу до Владивостока по китайской территории, тем самым значительно сократив расстояние, но в то же время это создало на восточной границе империи очень сложное и опасное положение. Это явилось первым шагом, обеспокоившим Японию и обнаружившим для этой державы империалистические намерения России на Дальнем Востоке. Будучи всегда сторонником европейской политики для России, я никогда не придерживался мнения, что следует распространить поле деятельности России в места, отдаленные от центра наших традиционных интересов, что несомненно ослабляло нашу позицию в Европе. Мне всегда казалось, что Сибирь должна быть рассматриваема как резерв, до того дня, когда Россия окажется вынужденной направлять туда излишки своего населения. Но этот день был еще далек, а между тем было по меньшей мере преждевременно столь демонстративно и через чужую территорию пробивать себе доступ к обширному театру военных действий на Тихом океане, где мы не могли и не должны были играть в этот час ничего, кроме второстепенной роли.

Однако я вполне охотно признаю смелость и умение, с которыми граф Витте осуществлял свой план, и готов принять, что, если бы он ограничился проведением Транссибирской дороги, это могло бы послужить средством для экономического развития России, но, к несчастью, эта возможность была совершенно устранена последующей активной политикой на Дальнем