Иване Бездомном. Это еще раз говорит о том, что к заполнению анкеты Высоцкий подходил крайне осторожно, учитывая возможные последствия.

Кроме того, имеется немало противоречий между публичными высказываниями Высоцкого и его творчеством. Вот, например, что он говорил в интервью телекомпании СВ Б (Нью-Йорк, июль 1976): «Вы называете себя протестующим поэтом, но не поэтом-революционером. В чем разница между этими понятиями?» — «Видите ли, в чем дело… Я никогда не рассматривал свои песни как песни протеста или песни революции. Но если Вы спрашиваете, какая разница… Может быть, это разные типы песен, — песни, написанные в разные времена. В революционное время люди пишут революционные песни. В обычное, в нормальное время люди пишут песни протеста, они существуют повсюду в мире. Люди просто хотят, чтобы жизнь стала лучше, чем сейчас, чтобы завтра стало лучше, чем сегодня».

Итак, что мы видим? Сначала Высоцкий заявляет, что его песни не являются ни революционными, ни песнями протеста, а потом говорит, что в мирное время люди пишут песни протеста, «чтобы жизнь стала лучше». То есть он фактически признает, что его песни (которые пишутся «в мирное время») — это песни протеста.

Более того, в 1976 году во время беседы с запорожским фотографом Вячеславом Тарасенко Высоцкий сказал нечто, кардинально отличающееся от его интервью телекомпании СВ Б: «В том-то и дело, что настоящее искусство всегда развивается в условиях противоречий и противостояний, а не соглашательства и компромисса… Начинал тогда и сейчас, несмотря ни на что, продолжаю в том же ключе. И всегда, о чем бы ни пел, с юмором, шуткой ли, преследуется одна мысль — так дальше жить нельзя…»[218] [219]. Данную мысль он повторил на закрытом концерте в Казанском Доме актера 17 октября 1977 года: «Я хочу вам рассказать чуть-чуть про Театр на Таганке, в котором я работаю, если вас это интересует. Потому что так вроде какой-то есть театр, который критикуют, вроде он такой полулегальный. Ничего подобного. Начинался этот театр, конечно, в протесте. Безусловно. Как, в общем, всё настоящее. И поэтому в России и с литературой так хорошо обстоит, и с театром, что всегда это рождается в драматургии, в столкновении, в протесте»™.

Ну и для полноты картины приведем еще одно, более позднее высказывание, прозвучавшее в интервью председателю ижевского киноклуба «Зеркало» Александру Наговицыну: «Все простукиваются в одно и то же, чтоб стало лучше. Все работают ради этой цели. Даже разрушители, работающие в протесте и критически, — все равно конечной целью их является улучшение того, что есть, и изменение его. И в основном это — через человека. Все этим занимаются — работающие в искусстве и литературе — усовершенствованием человека»[220].

Да и каждому, кто не страдает поэтической глухотой или отсутствием слуха, ясно, что поэзия Высоцкого — это, в первую очередь, именно поэзия протеста. Причем в своих стихах он говорил об этом совершенно открыто: «Я не дурю и возражаю, протестую» («Муру на блюде доедаю подчистую…», 1976; АР-2-52).

Так что подробное знание «внешней» биографии Высоцкого зачастую только мешает и сбивает с толку при изучении его поэтического наследия?[221] И неслучайно, когда в 1967 году во время концертов в Куйбышеве одна бойкая поклонница спросила его: «Володя, это правда, что ты живешь с Мариной Влади?», Высоцкий сначала опешил от такой наглости, а потом ответил: «Вся моя жизнь — в моих песнях, слушайте внимательно, там всё есть»[222] [223].

Вообще в своем песенно-поэтическом творчестве Высоцкий никогда не позволял себе таких метаний, как в театре и в кино (где он в значительной степени был человеком подневольным — играл то, что дают178). Можно сказать, что литературная деятельность — это единственная сфера, в которой он был абсолютно свободен, последователен и бескомпромиссен.

Такого же мнения придерживались Александр Митта: «Внешне он никак не выражал неприятия чужого образа мысли и действия. Не спорил и не говорил плохо за спиной. Этот предельно открытый человек был самым скрытным из известных мне людей. Всё неугодное ему прятал вовнутрь. Там это варилось и наружу выходило только в песне»[224]; и Леонид Филатов: «А Володя никогда, к слову сказать, не полемизировал не песней. <…> Всё сказано в песнях, поэтому он предпочитал своими словами на эту тему не объясняться»[225] [226].

Да и сам он на своих концертах, отвечая на записки, прямо говорил: «Всё, что я думаю и об искусстве, и о жизни, и о людях, — всё это заключено в моих песнях. Я так самовыражаюсь. Слушайте их и сами смотрите..»181

Именно поэтому основной акцент в данной книге будет сделан на анализе поэтического наследия Владимира Высоцкого.

Конфликт поэта и власти

Данная тема в высшей степени многообразна, поскольку реализуется при помощи самых разных образов: тюремно-лагерных, сказочных, спортивных, автомобильных, морских, военных, медицинских и даже музыкальных. Попытаемся охватить всё это многообразие, хотя сделать это, конечно, непросто.

В произведениях раннего, так называемого «блатного», цикла лирический герой Высоцкого выступает в масках заключенного, вора, уголовника и хулигана. Выбор поэтом именно таких масок на данном этапе творчества был обусловлен несколькими причинами.

Во-первых, атмосферой, царившей в стране: «Послевоенные годы. Безотцовщина <…> Жили мы в рабочем, хулиганском районе. Было очень много уголовщины <…> Оттенок уголовный всегда наличествовал. В том числе и на уровне противопоставления себя милиции. Милиция как бы олицетворяла власть»[227]. В последнем предложении из данного фрагмента сформулирован один из главных художественных приемов Высоцкого, и впоследствии мы его подробно рассмотрим.

Об уголовной, «хулиганской» атмосфере 50-х годов прошлого века, связанной в том числе со знаменитой «ворошиловской» амнистией 27 марта 1953 года, которая де-факто была «бериевской», немало говорилось также школьными друзьями Высоцкого: «Я был абсолютно дворовым мальчиком, — вспоминает Игорь Кохановский. — Но с последствиями не спешите, настоящим хулиганом мне стать так и не удалось, хотя весь дворовый блатной мир прошел перед моими глазами. Ведь когда Сталин умер и вышла ворошиловская амнистия, наш двор превратился в настоящую “малину” — с экзотическими ворами, драками и карточными играми, в которые я, кстати, очень любил играть. <…> по амнистии выходили в основном уголовники, и в нашем дворе стали петь блатные песни»[228]; «Блатные жили вокруг нас. На Косой, на Петровке, на Бутырке были всякие столкновения. Мы были за справедливость, хотели навести порядок, потому что были нормальные люди», — говорит Аркадий Свидерский[229].

Вспомним также, что у Высоцкого