был двоюродный брат Николай Гордюшин, прошедший сталинские лагеря. О тесном общении Высоцкого с ним рассказала первая жена поэта Иза Жукова: «Около полугода жил у нас племянник Нины Максимовны. Подростком, оставшись сиротой, он попал в колонию, много намыкался и настрадался. Больной туберкулезом, тихий, славный, он нашел в Володе жадного душевного слушателя. Спать его устраивали на кухне, и там по ночам он изливал Володе душу, тихонечко пел тюремные жалостные песни и подарил сделанные из газеты и воска тюремные карты. Потом он получил крохотную комнатку. Был несказанно рад. Нина Максимовна помогала ему налаживать быт, помогала чем могла. Мы ходили к нему в гости на семейные чаепития.

Коля очень любил Володю и пережил его всего на месяц. Умер он в больнице»[230].

А 5 марта 1938 года был арестован дядя Высоцкого по материнской линии Сергей Серегин, который был летчиком и имел звание майора. По словам матери поэта Нины Максимовны: «…Сергей был под следствием два года, один год в заключении где-то на севере, на каких-то озерах… Приговорила его “тройка”, то есть, судили без суда и следствия.

Потом Сережа вернулся, стал восстанавливаться. Все это тянулось, надо было добиться пересмотра дела и так далее… Один его друг помог Сергею устроиться на авиационный завод. Там он работал нормировщиком, еще кем-то… Он же был очень способный. И вдруг начальство вспомнило, что у них работает летчик, и ему дали летать, но уже на грузовых самолетах. А в письмах он мне писал: “Я уверен, что буду летать на боевых самолетах”. Там в Ульяновске он и умер — в 1964-м году…

<…>

Конечно, Володя его знал, и уже потом Володя мне однажды говорит:

— Мам, расскажи про дядю Сережу…

— Ну что я тебе расскажу?.. Зачем это?

— A-а, боишься, у меня же жена иностранка!

— Ничего я не боюсь, это она этого боится…

Ну а в те времена, конечно, Володя был мальчиком… Но я помню, что он очень переживал, когда Сергей умер… Сережа в последние годы жил в Ульяновске и приезжал к нам в Москву. Последний раз он приехал — уже такой худой был — обошел всех своих родных и знакомых, как будто что-то предчувствовал. В Москве он был в сентябре, в декабре заболел, а в марте умер… Ведь на севере, в лагере, он такое пережил… Хвою ел, ягоды собирал, болел, в больнице лежал. Говорил там:

— Сестрички, не дадите мне таблетку, чтобы вылечится от тюрьмы?..

<…>

Когда он вернулся, ему в Москве нельзя было жить. И он прятался у меня, смотрел из-за занавесок — не идет ли милиция. Всё было очень строго, милиция всё проверяла. <.. >

Он мне рассказывал про пересыльную тюрьму. Туда сгоняли тысячи людей, и они стояли вот так — впритирку. То есть люди не могли ни сесть, ни даже упасть. И вот они — несчастные и голодные, иногда умирали стоя. А когда кого-нибудь вызывали, была жуткая давка, и в этой давке тоже погибали люди! И в этой толпе они, изможденные, придумали такой полуприсед, чтобы хоть немножко отдохнуть»[231].

В заключении Сергей Серегин подвергался самым настоящим пыткам, которые для того времени были нормой: «Безо всяких объяснений его жестоко пытали на допросах, выбивали сведения, порочащие наркома обороны С.К. Тимошенко и других военачальников, припоминали ему Алксниса и Тухачевского, ломали о него стулья, прижигали калеными прутьями, повредили Сергею ноги. <…>

5-го марта 1941 г., в связи с нехваткой авиаспециалистов, Серегина С.М. так же неожиданно освободили, вручив предписание о направлении в г. Ульяновск. На короткое время заехал в Москву повидаться с родными. <…> Вернулся он совсем другим человеком, пройдя душевные и физические пытки на следствии и в лагерях. Даже во сне Сергея мучило пережитое, и он кричал: “…Зачем вы калечите советских летчиков!?”»[232]

24 октября 1967 года — уже посмертно — Сергей Серегин был реабилитирован военным трибуналом Прикарпатского военного округа[233] [234].

Однако тюремные реалии вошли в жизнь Высоцкого не только через судьбы родственников. В первой половине 1950-х рядом со школой, в которой он учился, находилась тюрьма: «У нас была мужская школа, — рассказывал Аркадий Свидерский, — а рядом — 187-я, женская. <…> А рядом была тюрьма. <…> Там были взрослые заключенные. Мы бросали им через ограждения хлеб, сигареты — всё, что могли..»8

При этом Высоцкого интересовали не только советские тюрьмы, но и дореволюционные. В данном отношении показательны воспоминания Инны Кочарян — вдовы режиссера Левона Кочаряна: «Мой отец — Александр Львович Крижевский, 1889 года рождения, 15 мая (по новому стилю). Володя, раскрыв рот, слушал редкие рассказы отца о гражданской войне, о каторге, об Александровском централе. Он очень любил эти рассказы, и еще мальчиком иногда приставал: “Дядя Саша, расскажите…”.

<…>

До революции папа был приговорен к высшей мере, а в 1913 году смертную казнь ему заменили каторжными работами — в связи с 300-летием дома Романовых. Папа был участником определенных событий, коль скоро его приговорили к повешению. Он мог рассказывать Володе об этом.

Мы получали журнал “Ссылка и каторга”[235] — очень интересный, он выходил года до 1935-го. Папа носил значок: “Общество бывших политкаторжан и ссыльных поселенцев”. Когда он однажды уехал, Володя буквально вымолил у меня этот значок на два дня — поносить. Ему очень хотелось прицепить его на лацкан. Я сопротивлялась: “Ты с ума сошел. Вдруг тебя разденут!” Но Володя поклялся мне, что не потеряет, и два дня ходил с этим значком. Когда он его вернул, то сказал: “Я все эти два дня боялся, что с меня снимут пиджак”. Это было в 1959-м…»[236] [237].

Кроме того, по словам коллекционера записей музыкального андерграунда СССР Рудольфа Фукса: «Известно, что в молодости к нему попало несколько тетрадей с настоящими лагерными и тюремными песнями, и он, основательно изучив их, стал петь эти песни для своих друзей, таких же начинающих актеров. Исполнял их Высоцкий и на студенческих капустниках, вот тогда-то они впервые и попали на магнитофонную пленку»".

Причем многие тюремные песни Высоцкий узнал от своего брата Николая Гордюшина. Об этом рассказал Михаил Яковлев: «Хорошо помню Николая, двоюродного брата Володи Высоцкого… И вот однажды Николай появляется у нас, появляется после сталинских лагерей. А попал он туда, кажется, за то, что с голоду украл буханку хлеба… В лагере заболел туберкулезом… Я помню, как он уезжал из Москвы — здоровый, ухоженный ребенок, — а вернулся, по