class="p1">Запыхавшийся, промокший священник ступил на глубокий песок. Вдохнув всей грудью морской воздух, он нагнулся, быстро направился к выдолбленным в скале ступеням и поднял глаза к серой массе замка, со всеми его башнями, бойницами и окнами. По-деревенски грубоватый и массивный, он, казалось, был выстроен для отражения натисков непогоды. Сосны, что росли вокруг, стонали от ветра, а серебристые чайки весело плясали в воздушных потоках.

Продюсер выключил мотор, вытянул лодку на песок и привязал к покрытому ржавчиной швартовочному кольцу.

– Добро пожаловать, – сказал он, открыв простым ключом первую тяжелую дверь, и они оказались в узком коридоре, где с трудом могли разминуться два человека. Коридор кончался лестницей. Дойдя до верхней площадки, они вошли в зал, очень высокий и просторный, где каменные стены украшали драпировки и деревянные панели. Священник огляделся вокруг. Вопреки своему строго выдержанному средневековому виду, зал неожиданно оказался очень теплым. Эйенга пробежал глазами по лампам, коврам, уютным диванам и антиквариату.

– Я сейчас вернусь, отец мой, – сказал Цорн.

Священник остался один, и его внимание привлек смешанный запах ладана и конопли. По стенам были развешаны афиши тех самых фильмов, что он видел на странице «Википедии», посвященной Цорну: «Церемонии», «Эржебет», «Кровавых игр». И еще других, таких как «Изгоняющий дьявола»… Но какой же священник никогда не слышал об «Изгоняющем дьявола»?

Цорн появился минут через пять, одетый в экстравагантное красно-черно-золотое кимоно, которое он обвязал вокруг пояса, и Эйенга увидел его босые ступни и гладко выбритые икры.

Продюсер протянул священнику полотенце и чистую рубашку.

– Вот, возьмите, а то вы совсем промокли… По крайней мере, вытритесь.

Священник разделся по пояс, вытерся полотенцем и надел рубашку, у которой рукава были намного длиннее его рук. Он заметил, что Цорн внимательно наблюдал за ним все время, пока он приводил себя в порядок.

– Ну вот, отец мой, теперь вы соответствуете нормам для священника, – прокомментировал хозяин замка.

Эйенга вдруг поймал себя на мысли, что хочет оказаться где-нибудь далеко отсюда. Не без тревоги он вспомнил слова, сказанные Цорном перед отплытием: «Уже через час мы потеряем возможность доплыть до острова». Это означало, что в настоящий момент нечего и рассчитывать добраться до суши на каком-нибудь плавсредстве. Даже на лодке… И в ближайшие часы тоже. А сможет ли он дойти до берега пешком и не утонуть? Эйенга не умел плавать, а потому первый вопрос, который он себе задал, был: «Сколько длится прилив»?

Цорн снял со спинки кресла с подголовником желтый дождевик, который повесил туда, чтобы с него не капало на ковер, вытащил из кармана адресованное ему письмо и вскрыл его.

Отец Эйенга уже знал, что содержится в этом письме.

Электронный ключ. 32 гигабайта.

Цорн несколько секунд удивленно его разглядывал, потом подошел к секретеру, который соседствовал с бесстрастным бирманским Буддой, открыл свой ноутбук и сел. Включив ноутбук, воткнул ключ в гнездо USB. Через несколько секунд на экране появилось лицо Маттиаса Ложье. Тот пристально смотрел в объектив.

– Привет, Цорн…

Застыв посередине зала, затаив дыхание, священник нервно сглотнул.

Голос вовсе не походил на тот, которым разговаривал его пациент на больничной койке. В нем чувствовалось что-то… угрожающее. И тот полный боли взгляд, который знал Эйенга, куда-то исчез. Теперь на него смотрела пара глаз, полных ужасающей жестокости. Кроме того, видео, скорее всего, снимали где-то в другом месте: за спиной Маттиаса, сидевшего на стуле, угадывалась стена, выкрашенная в белый цвет.

– Мне конец, Цорн, – продолжил голос с той же интонацией. – Меня дожидается ад… И тот священник, что приходил ко мне, уже ничего не может изменить. Если ты сейчас меня видишь, то поймешь, о чем я говорю. Потому что это означает, что он передал тебе конверт…

Цорн обернулся и бросил быстрый, почти незаметный взгляд на стоявшего за ним Эйенгу, потом вернулся к экрану и снова сосредоточился на видео.

Святой отец застыл. Был ли то страх от услышанных слов, который так удивил его в глазах продюсера? Что все это означало?

– Рак от контакта с асбестом, асбестовый рак. В то время он был распространен повсюду, помнишь? – продолжил голос. Наступила пауза. Ложье, опустив глаза, казалось, приходил в себя. Ресницы его подрагивали, а потом глаза вдруг раскрылись и с удвоенной ненавистью уставились в объектив. – Но тебя тоже ждет ад, Цорн. Тебя и остальных… Потому что ты продолжил. Потому что вы все продолжили… Вы все будете в аду, и я вас там дождусь. Пока, Цорн…

Последний взгляд с экрана – и изображение исчезло. Затемнение. Тишина.

Снаружи, приглушенная толстыми стенами замка, бушевала буря. Цорн медленно отодвинул свой стул к секретеру, посмотрел на конверт, на котором была нарисована спираль и написано его имя, и повернулся к священнику. Глаза его сверкали.

– И что вы об этом думаете?

Эйенга старался ответить спокойно, хотя сердце у него и колотилось:

– Я полагаю, вы знаете, на что он намекает.

– Знаю.

Священник указал пальцем на спираль на конверте:

– А что означает этот рисунок?

– Насколько я понимаю, отец мой, вы не слишком хорошо разбираетесь в фильмах ужасов?

Священник поднял глаза и быстро взглянул на афишу «Изгоняющего дьявола».

– Я один раз видел «Изгоняющего дьявола». И нашел этот фильм… склонным к крайностям.

Продюсер, казалось, на миг позабыл и об электронном ключе, и о конверте.

– А вам, отец мой, приходилось присутствовать при процедурах экзорцизма? – спросил он с неподдельным интересом.

Священник ответил не сразу.

– Приходилось… Они не имеют ничего общего с тем, что показано в фильме.

Кеннет Цорн задумчиво покачал головой.

– А вам известно, отец мой, что в фильме голосом демона говорит одна старая ханжа?

Эйенга нахмурился:

– В каком смысле?

– Уильям Фридкин, режиссер фильма, долго искал голос, который соответствовал бы ужасному демону Пазузу, говорившему устами юной Реган. И нашел нужный голос у пятидесятидевятилетней актрисы. Та была человеком очень верующим и страстной курильщицей… Когда-то даже получила «Оскара», но потом что-то пошло не так, о ней все позабыли, и она начала пить. Ее имя Мерседес Маккэмбридж. Чтобы добиться особого горлового звучания голоса, нужного Фридкину, она требовала, чтобы ей приносили бурбон, заедала его сырыми яйцами и курила сигарету за сигаретой. Во время съемок она велела накрепко привязывать себя к стулу, чтобы испытывать те же муки, что испытывала юная девушка, одержимая демоном. И еще потребовала, чтобы с ней рядом постоянно находились два священника из ее близких друзей и не давали ей сойти с пути истинного. Фридкин ее не щадил. Иногда на верную интонацию одного только слова уходило больше тридцати дублей,