И ложку — когда принесли чай — она быстро, украдкой протерла.

Что до нужды… Она была одета опрятно и даже прилично, однако такой же строгий брючный костюм, правда, другого цвета, был когда-то у его матери.

Игорь Всеволодович вспомнил даже, что он финский, а ткань называется — джерси. И подумал, что на матери костюм смотрелся совершенно иначе — роскошно, с шармом и неким даже эпатажем.

А может, просто он смотрел тогда другими глазами?

И видел иначе.

К тому же в отличие от его матери эта женщина никогда не была красивой и даже миленькой — в молодости.

Узкое бледное лицо, тонкие губы, глаза под широкими густыми, совершенно не женскими бровями. Она носила очки с дымчатыми стеклами, но сейчас зачем-то сняла их — маленькие глаза были посажены так близко к переносице, что казались подслеповатыми — и смущали, как смущает любое человеческое увечье. Впрочем, смотрела вполне осмысленно — и, судя по всему, видела неплохо.

Темные волосы были аккуратно пострижены и неплохо вроде уложены. Густые, здоровые, они заметно диссонировали с бледной, нездоровой кожей, покрытой — как легкой вуалькой — паутинкой морщин.

Лоб — опять же! — казался непропорционально низким.

Теперь он понял; неудачный парик, слишком низко надвинутый на глаза.

Только и всего.

И почти успокоился.

«Странность» рассеялась вместе с дымом сигареты, которую Игорь Всеволодович, кстати, докурил.

Самое время было поговорить.

— Значит, «Душенька» теперь у вас? — Он заговорил неожиданно резко. Женщина вздрогнула и пролила чай.

Удивился и сам Непомнящий.

Без сомнения, он все еще был зол, и, возможно, в большей степени, чем в первые минуты, ибо тогда ко всему прочему — обескуражен, растерян, напуган.

Словом, пребывал во власти эмоций.

Теперь эмоции отступили, наваждение рассеялось, а злость, выходит, осталась.

Вопрос-обвинение, вопрос-выстрел прозвучал совершенно по-прокурорски.

Игорь Всеволодович даже опешил, и жалость промелькнула к этой убогой в допотопном костюме — у нее мелко задрожали руки.

Но что-то внутри, в сознании уже сложилось, выстроилось, определилось — и по всему, продолжать следовало в том же духе.

— Да.

— Уверены?

— Совершенно.

— Ну а то, что картина была похищена из квартиры моих родителей, вам известно?

— Да, я знаю.

— И то, что при этом их зверски убили, тоже знаете?

— Игорь Всеволодович, я понимаю… ваши чувства.

И горе, которое с годами только крепнет… Поверьте, я тоже знаю… Не понаслышке, увы, — Ну ладно…

Он как-то вдруг выдохся, словно выплеснув зло, остался ни с чем.

Пустую душу немедленно захлестнула усталость.

К тому же его зацепила фраза про горе, которое крепнет.

Похоже — искренняя.

И подумалось: «У меня не крепнет, ничего не осталось — даже горя».

— Ладно… Откуда у вас «Душенька»? И кстати, кто вы? Между прочим, даже имени не назвали.

— Да?.. Простите, я как-то растерялась сначала, а потом мы сразу пошли…

— Теперь вот пришли, как видите. Слушаю.

— Да, конечно. Я Щербакова Галина Сергеевна…

Что вас интересует? Москвичка. По образованию — журналист. Впрочем, это вряд ли нужно… Что же еще?..

— Про вас — достаточно. Пока. Теперь — про «Душеньку», если можно…

— Да, разумеется. Но придется еще немного про меня… Буквально несколько Слов. Видите ли, мой муж был крупный дипломат… Не в этом, конечно, суть. А в том, что, во-первых, большую часть жизни мы прожили за границей. А во-вторых — это главное, — он всю жизнь собирал русские портреты. Просто с ума сходил, но тогда, знаете, была возможность. В семидесятые годы в Европе еще живы были многие из тех, кто уехал в семнадцатом. И они… не всегда хорошо устраивались в жизни. Словом…

— Словом, ваш муж спешил на помощь одряхлевшим осколкам империи. Благородно. И рискованно, между прочим. Как-никак идеологические противники.

— Вы напрасно иронизируете. Он никогда не обирал стариков, как поступают теперь ваши коллеги. Но я здесь не для того, чтобы спорить. "Однажды — это было в Париже — мужу принесли женский портрет работы неизвестного художника. Просили немного, он позвал меня посоветоваться. И я… в общем, я сразу поняла, что это.

Нет, нет — про «Душеньку» я тогда ничего не знала. И творчество Крапивина представляла, что называется, в самых общих чертах. Я видела вещь, понимаете? Разумеется, вы должны понять. Мы купили портрет.

— У кого?

— Обычный посредник. Из тех, что вьются на всех блошиных рынках, мелких аукционах, дают объявления в газеты. Мелкий торговец стариной — баз лавки, но с некоторым количеством постоянных клиентов. Таких много в Европе, и особенно во Франции. Я даже не помню, как его звали, но если для вас это важно — могу посмотреть в бумагах мужа. Наверное, вспомню, если увижу, возможно, и телефон записан. Но что это теперь даст?

— Вы правы. Теперь, разумеется, ничего. Бог с ним, с вашим посредником. Хотя, знаете, я часто бываю в Париже и, пожалуй, все же хотел бы с ним поговорить.

Просто поговорить. Понимаете?

— Да, конечно. Я поищу сегодня же.

— Буду признателен. Но — «Душенька»? Когда вы поняли, что это она? И как вообще возникла идея?

— Не скоро. Прошло много лет — почти тридцать. И за эти годы случилось много всякого… по большей части малоприятного. И тяжкого. Но это сейчас не важно. Мужа отправили в отставку, и скоро — не прошло года — он умер. Я осталась с коллекцией и… больше ни с чем, если вдуматься. Детей Бог не дал. Ну, пенсия, разумеется, квартира приличная. Год был 1992-й — начала жить, как говорится, исключительно ради собственного удовольствия.

Хотя какое там удовольствие? Сбережения сгорели в одночасье. Муж после отставки все наши деньги перевел из ВЭБа в Сбербанк — полагал, так надежнее. Такую вот глупость напоследок сотворил. И умер. Ну, похороны, потом — памятник… После — врачи, лекарства… Продукты дорожают. Короче, ничего оригинального — вы и сами наверняка не раз наблюдали подобные метаморфозы. Начала продавать картины — много за них не давали, художников первой величины у нас не было; Гаврилов, Платонов, Дубовской… Цены, полагаю, вам известны, «Душеньку» одно время вообще не собиралась отдавать — «н/х» по определению, копейки. Да и не везде возьмут.

Однако делать нечего — пришло ее время. Понесла в Грабаря — с атрибуцией, не мне вам объяснять, все же иное дело. А там замечательный старик…