слишком приелась обычная красота, вот и тянет на всякие странности. Как тебя зовут, менестрель?

— Хуан, ваше сиятельство, — снова поклонился он.

— Перестань кланяться и подойди сюда, — велела она. — А ты хорош, кожа чистая и волосы густые. И руки… не как у бродяги. Откуда ты здесь взялся?

— Я приехал в Сен-Марко с её светлостью баронессой де Флери, ваше сиятельство, — сообщил он. — Но недавно случилось то, что заставило меня бежать из её дома.

— Ты украл что-нибудь? — насторожилась старуха.

— Что вы! — возмутился он. — Я вырос при её светлости и был предан ей всей душой, но… В меня влюбилась её камеристка и… баронесса сочла, что я перешёл границы дозволенного. Она грозилась выпороть меня и запереть в подвале.

— Что ж, тут ты вряд ли можешь совершить подобное, — проворчала графиня и, бросив взгляд на Симонетту, заметила, как та, не отрываясь, смотрит на юношу. — А впрочем… — она внезапно хихикнула. — Я позволю тебе остаться, но ты должен обещать, что не будешь воровать и подслушивать.

— Не буду! — воскликнул он. — Клянусь могилой отца!

— Хорошо. Завтра вечером ты будешь петь для моих гостей…

— Нет, ваше сиятельство! — юноша упал на колени и протянул к ней руки. — Нельзя, чтоб кто-то узнал, что теперь я служу вам! Если это дойдёт до госпожи баронессы, мне не жить!

— Ты не сгущаешь краски? — недоверчиво уточнила она, а юноша, испуганно осмотревшись, прошептал:

— Она — страшная женщина!

Он с мольбой смотрел на графиню, и она, глядя в его необыкновенные, полные мольбы глаза смягчилась:

— Ладно, но зачем ты мне тогда нужен?

— Я буду петь вам и только вам! — воскликнул он. — Я буду вам прислуживать, как служанка, приносить вам тапочки и делать отвары. Я умею! Я могу так размять ваши суставы, что вы, не почувствовав боли и неудобства, вернёте себе лёгкость и молодость. А ещё я расскажу вам секреты различных притираний и мазей, которые баронесса использует для того, чтоб сохранять свою молодость. Она ведь далеко не так юна, как некоторые полагают.

— Правда? — заинтересовалась графиня. — Ты много знаешь о ней и можешь мне рассказать?

— Мне проще вырвать себе язык, чем предать мою госпожу. Она всё-таки вырастила меня. Давайте, я лучше спою вам! — он встал на одно колено, перекинул вперёд свою лютню, висевшую на широкой ленте, и провёл пальцами по струнам, от чего они запели сладко и нежно. Его голос был под стать им. Он пел балладу, сочинённую когда-то королём Арманом в честь своей прекрасной невесты Элеоноры, и при этом нежно смотрел на графиню, которая сперва растерялась, а потом растаяла и начала смущённо хихикать, прикрывая губы ладошкой.

— Ладно, ты будешь жить в моём доме, Хуан, — проговорила она, погладив его по влажным кудрям, а потом провела кончиками пальцев по его фарфоровой щеке. — Я велю приготовить тебе комнату.

— Это излишне, — улыбнулся он. — Я привык спать на подстилке возле постели баронессы, на случай если ей что-то понадобится ночью…

— Вряд ли это уместно, — наконец очнулась от своего сладостного оцепенения Симонетта, но графиня раздражённо взглянула на неё.

— А в чём дело? Боишься, что я соблазню этого ребёнка? Мои проказы остались в далеком прошлом. А пажу уместно и ночью оставаться при госпоже! Пусть для него приготовят постель в моей спальне!

— Если мне дадут травы, я приготовлю для вас целебный отвар, — ласково пропел Хуан. — Госпожа будет спать крепко и сладко, как младенец!

— Почему бы и нет, — согласилась графиня и снова погладила его по голове. — Ступай с Симонеттой. Она тебе всё покажет.

Он поднялся и, изящно поклонившись графине, вышел вслед за камеристкой.

— Какой чудный мальчик, — пробормотала графиня, глядя ему вслед. — Впервые за долгие годы я так жестоко жалею, что слишком стара…

Ночью Хуан лежал и задумчиво смотрел в тёмный потолок. Он лёг спать на полу, но ему не было жёстко. Для него принесли пышную перину, которую застелили мягкой белой простынёй, в изголовье положили большую подушку, а ещё дали тёплое мягкое одеяло из белой овечьей шерсти. Он недовольно поёрзал в этом мягком душном гнезде. Он привык спать на удобных упругих матах, опустив голову на жёсткий подголовник. И одеяло ему было ни к чему, лучше удобная хлопковая пижама, но сейчас выбирать не приходилось. Он не зря напросился в спальню к старухе, у него были намерения куда более серьёзные, чем выспаться в тепле.

Он прислушивался к размеренному дыханию графини, но она всё ещё крутилась на своей необъятной кровати, пытаясь найти положение, в котором её старые кости не будут болеть. Она уже спала, но невнятное бормотание говорило о том, что сон её ещё не слишком крепок. Что ж, у него было время, и он лежал в темноте, настороженно прислушиваясь. И, наконец, раздался мощный храп. Он невольно усмехнулся. Как такое тщедушное тельце может издавать такой громоподобный рокот?

Он откинул одеяло и поднялся. Он сразу направился к кровати и, опустившись на колени, сунул под неё руки. Ларец всё ещё был там. Удивительно, что она не перепрятала свои сокровища после того, как оттуда выкрали её самое дорогое украшение? Люди так глупы и наивны! Или она думает, что вор не явится снова? Или другой вор будет глупее прежнего?

Он осторожно вытащил сундук и склонился над ним. Ему не нужен был свет, его зрачки золотыми опалами мерцали в темноте, и он всё отлично видел. Достав из потайного кармана заранее подготовленную отмычку, он сунул её в замочную скважину, и вскоре замок щёлкнул. Откинув крышку, Хуан начал перебирать драгоценности, выкладывая их на коврик рядом. Он искал изумруд. Тут были и другие занятные вещицы, хотя, на его вкус они были сделаны грубовато, но ведь их всегда можно переделать. Но нет, это были обычные украшения с обычными драгоценными камнями, ради них он не стал бы тратить время и силы на это мягкое вторжение. Ему нужен был изумруд, и потому он искал именно его. Вскоре ларец опустел. Он присел на пятки и выпрямился. На его лице появилось разочарованное и слегка обиженное выражение.

— Где мой изумруд? — чуть слышно прошептал он.

Потом ему пришло в голову, что, может быть, в ларце есть потайные отделения, он снова склонился над ним, аккуратно прощупывая и простукивая его быстрыми пальцами. Он даже поднял и встряхнул его, а потом промерил ладонью внутренние и внешние поверхности, ожидая найти хоть какие-то расхождения, которые говорили бы о том, что есть двойное дно. Но его не было. Ларец был сделан из морёного дуба без всяких