Картрет кивнул:

— Пойдем. Те, кто ждут, получат всё.

— Смотри вперед перед тем, как прыгнуть. Кто сомневается — тот…

— Пропал. Вот так-то. Спокойной ночи, Друг мой.

— Спокойной ночи.

Раздался далекий прерывающийся звук, и за стеной стало очень тихо. Улыбка исчезла с лица Картрета.

Как и свет свечи, загашенной волной воздуха от движения его левой руки. Кромешная тьма окутала комнату. Раздался скрип петель закрывающейся крышки. Он был не громче мышиного писка.

Над Крэгхолд-Хаус занимался рассвет. Утро нового дня.

И нового ужаса.

За стенами Крэгхолд-Хаус во тьме, которая рассеялась еще не полностью, в местечке под названием Лес гоблинов царила мертвая тишина и покой. Высокие деревья, массивы кустарников и зеленой растительности неподвижно, словно каменные, стояли под серым покровом крэгмурского неба. Этот серый покров, словно тень опускавшийся то там, то здесь, был похож на потолок сцены — неизменный, бесконечный, вечный потолок, словно огромный зонт, висящий над лесом. Лес гоблинов существовал еще задолго до появления первых жителей в долине и окрестностях Шанокинских гор. Как и многие другие места в этих краях, Лес гоблинов был невероятно тихим и спокойным, будто здесь не было ничего живого, движущегося, наделенного дыханием жизни.

В рассветный час этот древнейший пейзаж преобразился — возникла странная, удивительная картина. Первые проблески рассвета косыми мрачными осколками проникли сквозь ветви деревьев, кустарники и листву, обнаружив небольшую группу призрачных фигур, в мужественном молчании шагавших по серой мертвой траве. Процессия из шести фигур шла гуськом, и все участники ее несли над собой фонари, просмоленные фитили в которых только что были загашены, и спиральки черного и едкого дыма поднимались от них к кронам окружающих деревьев. Люди шли, высоко подняв голову, расправив плечи, и можно было видеть, что все они одеты в черные рясы и штаны, но больше, чем одинаковая одежда, обращали на себя внимание длинные черные бороды и круглые шапки с тонкими широкими полями. Они были похожи на братьев или, по крайней мере, на членов какого-нибудь братства, общественного клуба или тайного общества. На самом деле так оно и было.

Только что состоялось тайное собрание прихожан пастора Подни.

Эти собрания происходили по ночам каждый третий четверг месяца календарного года независимо от того, что творилось в остальном мире и даже во всей вселенной. Пастор Подни собирал свой клан, и тогда зажигались фонари и костры в честь Люцифера, Князя Тьмы и Ночи, Владыки Ада. В пустынном месте сооружали алтарь — стол из плоского куска скалы, покрытый белой простыней с черной каймой, — превосходное место для принесения человеческой жертвы во время черной мессы в честь Сатаны — Повелителя Вечного Ада — Победоносного Вельзевула — Господина и Хозяина Всех Нас. Да, близился час спасения! В черную пятницу, именно в этот день, будут исполнены заветы Черной Книги — Книги Судного Дня.

Пастор Подни с шестью падшими ангелами должны были вернуться в полночь, чтобы подготовить в этом пустынном месте стол для жертвоприношения Властелину, своему богу — Никодемусу, его величеству Сатане. Не важно, какое у него имя, главное — жертва. Женщина.

На этот раз должна быть женщина.

Князю Тьмы не приносили в жертву женщин с прошлого апреля. Пастор Подни, шагавший во главе процессии, мрачно смотрел перед собой на извилистую тропинку, бежавшую по лесу. Он хорошо знал людей в округе, много общался с ними и теперь мысленно намечал возможную жертву для жертвоприношения. Пастор Подни знал о каждом жителе Крэгмура все, что только можно было знать. Не было ни одного мужчины, женщины, ребенка или животного, кто был бы недоступен его выбору, — ни одного.

Вот рассвет озарил вершины деревьев Леса гоблинов и высокого человека с мрачным худым лицом и черной бородой — такие лица можно увидеть на фотографиях в сельскохозяйственном музее в Куперстауне, Нью-Йорк. Пастор Подни был человеком от земли. От почвы. От самого дьявола.

Все верили ему.

Эти шестеро вышли из лесной чащи — их уже ждали молчаливые лошади и двухколесные повозки. К этому моменту пастор Подии принял решение: он знал, какой женщине выпадет великая честь стать жертвой на Священной Церемонии.

Хильде Уорнсдорф. Регистратору из Крэгхолд-Хаус. Почему бы нет?

Красивая, аккуратная голубоглазая девственница Хильда с таким красным ротиком — просто кровь с молоком! Да, превосходная жертва. Пышущее здоровьем и полное жизни создание из теплой плоти и крови, из нежной белой пышной груди которой красным фонтаном забьет кровь, когда пастор вонзит в нее каменный нож, исполняя торжественный ритуал. Да, именно Хильда Уорнсдорф. Да свершится воля Сатаны! Плоть для жертвоприношения.

Довольный собой, пастор подал знак рукой и поднялся в ближайшую повозку. Остальные его попутчики расселись по другим повозкам, которых было две. Пастор Подни, как всегда, ехал один. Повозки ехали медленно, трясясь на ухабах, но вскоре они выбрались на хорошую грунтовую дорогу, и седоки стали подгонять лошадей. Высокое облако пыли поднялось из-под колес повозок, когда они проезжали мимо гигантской каменной глыбы, по сравнению с которой все вокруг казалось ничтожно малым, — настоящий гранитный колосс.

Пастор Подни бросил взгляд наверх, на Ведьмины пещеры, шепотом пробормотал что-то — должно быть, молитву — и переключил свое внимание на тропинку, ведущую из Леса гоблинов. В небе на востоке занималась заря, разгоравшаяся так широко и так ярко, что, казалось, скоро обнимет весь Крэгмур. Так оно и вышло, и очень скоро. Но даже весь свет вселенной не мог бы осветить темные углы и глубины сознания пастора Подни: он безнадежно был во власти Сатаны — человек, ступивший в ад, душа которого была чернее ночи.

Все вокруг него, и Крэгмур тоже, просыпалось навстречу новому дню. Если бы он прислушался, то услышал бы крик петухов, доносившийся издалека, но он не обращал на это внимания. Он никогда не обращал на это внимания.

В Крэгмуре никогда не было много петухов или, по крайней мере, создавалось такое впечатление. Казалось, сама Природа-мать отвернулась от этого пустынного и мрачного края.

Да и сам Бог, кажется, отвернулся. Давным-давно. Когда мечты о правде, любви и доброте еще были зелеными. Еще цветущими, еще растущими. Еще молодыми.

Без четверти десять того же утра в одной из фирм на Пятой авеню Манхэттена юрист по имени Уилтон Максвелл снял телефонную трубку в своем кабинете и по внутренней связи вызвал секретаршу. Когда девушка появилась, держа в руках блокнот с карандашом, Максвелл жестом велел ничего не записывать и прорычал вопрос (Уилтон Максвелл был из тех людей, кто терпеть не может загромождать суть дела долгими вступлениями — будь то бизнес или личные отношения):

— Где, черт побери, Гай Вормсби проводит эту неделю?

Поскольку секретарша была девушкой очень знающей и исполнительной и Максвелл держал ее не только за красивые глаза, она быстро ответила: