— Марг?! — раздался неуверенный голос брата. — Как ты здесь очутилась?

Это и правда был мой брат. Его голос нельзя спутать. Он такой же, как и прежде. Короткие «ершистые» волосы, рыжие, но более светлого оттенка, чем у меня. Упрямая линия губ, прямой взгляд и такая же, почти зеркальная копия, россыпь веснушек на курносом носу и щеках. В глазах травяная зелень, глубже и темнее, чем была прежде, под ними — фиолетовые синяки, как будто он вновь переписывает диплом на последнем курсе. Руки перед собой сжаты в кулаки, а взгляд… такой жадный, ненасытный… чужой.

Это уже не мой брат. И от этого на душе стало так тоскливо. Я знаю Максима до каждой чёрточки, до каждой клеточки и до каждого шрама, спрятанного под отглаженной рубашкой и аккуратными штанами. Знаю о нём всё, как и он обо мне. Но теперь передо мной как будто бы сидит совсем чужой человек. Сидит и смотрит, пристально и тяжело. И я тушуюсь перед этим взглядом, падая ниже и ниже, забывая всё, о чём хотела спросить, оставив лишь главное:

— Макси, пойдём домой…

Но разве он может ответить так, как того желаю?

— Здесь мой дом, — он сжимает руки в замок, совсем как отец и чуть наклоняет голову вперёд. — Я почувствовал тебя на днях. Ты искала меня. Значит теперь ты видишь мёртвых?

— Да, — отвечаю чувствуя, как внутри всё холодеет. — Ты потащил меня за собой.

— Я не тащил. Ты сама пошла, — он говорит уверенно, но я знаю — лжёт. — Как и сейчас. Марго, нам нужно о многом поговорить…

— Нет, не нужно, — отрицательно качаю головой. — Знаешь, когда искала тебя, ещё на что-то надеялась. Думала, что дневник — это просто набор слов, бессмысленный поток мыслей, не имеющий ничего общего с реальностью, ведь я тебя помнила совсем другим. Но теперь всё изменилось. Я нашла тебя. И сразу потеряла, — глубокий вдох, жду его реакции, ведь это, скорее всего, наш последний разговор.

— Ошибаешься. Я не изменился. Мой учитель открыл то, что уже было во мне. Чувство справедливости, — жёстко ответил Максим.

Зелень глаз потемнела, налилась холодной бирюзой. Брат поднялся из-за стола и обогнул его, прислонившись к краю, словно зная — подойдёт ближе — и я сбегу.

— Это есть и в тебе. Наш дед невольно посадил семена этого чувства в наши сердца. Не понимаешь? Вижу, что нет. Скажи, Марг, мы ведь не просто ушли из дома, мы отказались от всего, что обещала нам семья. Почему? Может потому, что это было неправильно — так жить? Я всегда знал, что рано или поздно, но ты откроешься. Как в детстве, помнишь?

— Не понимаю о чём ты говоришь, — осторожничаю, смотрю прищурившись, всматриваясь в его потемневшее лицо.

— Я говорю о том, что из нас двоих, ты была первой. Именно ты увидела бабку, не я. Помнишь? Ты закричала на похоронах, увидев её. Все решили, что ты просто перенервничала. Потом бабка приходила к тебе, раз за разом, и ты никак не могла от неё спрятаться. Марг, неужели ты этого не помнишь?

— Она приходила к тебе, — упрямо мотаю головой. — И ты с ней разобрался.

— Ошибаешься, — он кривит губы. — Ты плакала каждую ночь. Плакала и приходила ко мне, потому что только рядом со мной старуха отступала. Ты постоянно спрашивала меня: «Ты её видишь, Макс? Ты видишь её?» А я отвечал, что никого не вижу. Но потом, зная, как ты страдаешь, стал лгать. Притворяться, что вижу её. И мы поменялись местами. Ты перестала видеть, а я обрёл этот дар. Маятник качнулся, вот только я был готов к встрече, поэтому справился. И снова, и снова, каждый день видя духов, научился справляться со своим даром, в то время, как ты училась в пансионате для девочек, не видя и не слыша мёртвых. Но теперь всё изменилось, не так ли? Ты теперь одна из нас.

— Заткнись! — закричала, не выдержав его слов.

— Ты моя сестра, Марг! Как ты можешь отворачиваться от меня после всего, что я сделал для тебя? Тебе не кажется это несправедливым? — говорит с мягкой укоризной, но взгляд холоден как лёд и такой же тяжёлый, жгучий. — Я люблю тебя, Марго. Ты — моя семья, как и Чёрный человек. Ты же читала дневник, а значит знаешь, почему я здесь. Неужели так сложно понять зачем?!

— Я… — запнулась, не зная, что сказать.

— Что плохого в том, что призраки хотят жить? Кто вправе решать, кому переходить, а кому умирать? И почему это призракам нельзя пытаться изменить навязанную судьбу, которую они не выбирали! Почему мы все должны играть в игру, правила которой известны только тем, кто уже на той стороне? Марго, дорогая, поверь мне, то, что мы делаем, правильно. Мы берём судьбу в свои руки и решаем сами, как нам жить после смерти.

— Но ты же умрёшь! — вырвалось непроизвольно. — Ты сейчас умираешь! Максим, я говорила с Элли, она знает, что призраки не так добры, как тебе кажется!

— Элли? Ты сказала Элли?

Облик брата мгновенно преобразился. И если раньше передо мной был действительно мой брат, то сейчас он превратился в совершенно иного человека, только черты лица остались прежними, но изгиб бровей, складки возле губ, морщинки вокруг глаз, всё изменилось, стало почти отталкивающе злым. Настороженный, жадный взгляд, крылья носа в разлёт, он смотрит, сжимая пальцами край стола. — Она здесь, с тобой?

— Максим…

Чувство непоправимой ошибки накрыло с головой. Нужно уходить, нужно бежать отсюда!

Элли

Марго исчезла на удивление быстро. Девочка настоящий подарок для сообщества медиумов. Как только преодолеет страхи и своё сопротивление, станет ценным участником нашего мира. Она сильна, очень сильна. Немногие способны вернуться с первого уровня Изнанки. Поражена, что она сделала это. Но в тоже время, это очень странно, ведь я вела её за собой, как же она оказалась там?

Достав из кармана пачку сигарет, прошлась по неподвижной улице и присела на одну из лавочек прямо напротив памятника горящей алым жар-птицы. Интересно, в реальности здесь памятник Крылову, откуда взялась пернатая? Пожалуй, в этом есть особая прелесть Изнанки — она способна удивлять живых. Мёртвым, по большому счёту, всё равно. Они формируют образы из подсознания, маскируя таким образом, что всё воспринимается как обыденность. С налётом тусклой серой краски, вызывающей тошноту. Я, будучи живой, чувствую себя здесь вполне уютно.

Запрокинув голову, уставилась в насыщенное тёмной синевой небо. Скоро пойдёт дождь. Воздух, звенящий озоновым напряжением, дрожит, как провода высоковольтных линий,