– Жизнь – жестянка… – Только это произнес, больше ничего. Задумался Егорунин. Всякий лагерь ведь – это не только голодуха, муки и унижения, это философия.

А бригадир глянул куда-то ввысь, поверх голов, в глазах его возникла и засветилась недобро какая-то свинцовая ненависть. Раньше бригадир таким не был. Что-то с ним произошло.

Вечером в звенящем от комарья сумраке (перед закатом потеплело и тут же объявились полчища комаров), в лагерь двенадцатого участка прибыло подкрепление: из Поселка пешим строем пришли посланцы Большой земли – такие же «политики», как и обитателя четвертого барака. Новичков охрана уложила в дощатке на пол, на голую землю, и велела спать до утра. А утром будет и перекличка, и дележка свободных нар…

Лаггородок затих.

Ночью из дощаника выбрался до ветра один из новичков, по фамилии Савченко, – бывший фронтовик, бывший начальник финотдела, а до войны – главный бухгалтер большого строительного треста в Киеве.

Савченко уже успел засветиться тем, что во рту у него золотых зубов было больше, чем положено по законам анатомии – во всяком случае, больше отведенных по штату тридцати двух штук. Когда Савченко открывал рот, воздух над колонной начинал дорого светиться, подрагивал, будто живой, – это играли, пронзали воздух лучиками зубы. Очень хорош был золотой рот бывшего дивизионного начфина.

Очнувшись на улице, на комариной прохладе, Савченко потянулся, шлепнул себя ладонью по шее, в которую не замедлили вгрызться сразу два десятка комаров, покосился на странные зарницы, возникшие в небе, очень похожие на северное сияние. Но какое северное сияние может быть летом? Это явление зимнее, морозное… Савченко поморщился и неожиданно скорчился от боли, пробившей его тело до земли. Из глаз полетели электрические брызги, в ушах возник грохот, разом прорвавший ему барабанные перепонки. Ноги у Савченко прогнулись, он пополз вниз. Из темноты выскочили сразу трое, подхватили беспамятного зека за руки, за ноги и потащили за угол дощаника.

Никто из «политиков» не заметил, что Савченко исчез. Был человек и не стало его, а вот что с ним произошло конкретно, никто не мог пояснить. Исчез зек Савченко и все – сквозь землю провалился. Сгорел. Растаял в воздухе.

Оглушенный Савченко так и не очнулся. Даже во время мучительной операции, которой его подвергли. Поскольку старого пахана уже не было, – лежал под плотным земляным пластом, утрамбованным гусеницами бульдозера, – управлял уголовным дощаником другой человек – по прозвищу Квелый. Бровастый, с крупным красным носом и тяжелой нижней челюстью мужик, совсем не производящий впечатления квелого овоща. Это был живчик, способный заниматься многими делами сразу.

В одну минуту он делал столько движений, сколько могут совершить не менее трех человек, вместе взятых.

Своих подопечных, тащивших Савченко, Квелый встретил у дверей дощаника.

Подцепил пальцами голову Савченко за подбородок, приподнял. Вгляделся в лицо:

– Он!

– Не ошибся, Квелый? – завертел хвостом, зашестерил около пахана Сявка – малый, находившийся у нового «руководителя» на подхвате.

Квелый «шестерку» не слушал, проговорил тяжело, словно давил зубами твердые хлебные зерна, размалывал их в муку.

– Тащите его в подсобку, барак поганить не будем.

Неувертливое тело Савченко развернули головой на новый курс, затащили в небольшой крепкий сарай, прилаженный к основному помещению. Там хранили разный мусор, который должен каждый день находиться под рукой – может понадобиться в любую минуту – метлы, лопаты, тряпки, сломанные табуретки и скамейки.

– Кладите его на пол, – велел Квелый, ткнул пальцем перед собой, показывая, куда надо положить Савченко, – разверните поудобнее, чтобы он ногами не дергал – не то заедет кому-нибудь по роже. И свет сюда… Дайте сюда свет!

Сявка поспешно приволок в подсобку фонарь, поднял его над головой, осветил зеков.

– Начали! – почти торжественным тоном объявил Квелый. Совсем как в театре.

Беспамятного Савченко разложили на полу, грязной деревяшкой раздвинули ему золотые челюсти.

– Жалко, клещей нет, – досадливо произнес кто-то.

– Работай тем, что есть, – рявкнул на него Квелый.

Из инструментов имелся только молоток, больше ничего. Еще была железка, заправленная на точиле под зубило. Но от куска металла этого – неуклюжего, кривого, ржавого – пользы будет, наверное, мало.

Зубы у Савченко сияли дорого, в подсобке даже светлее сделалось. Квелый не выдержал и громко хлопнул ладонью о ладонь:

– Желтому металлу – наш респект и уважуха! – На его лице появилась довольная улыбка. – На эти зубы можно даже трофейный трактор купить. Тащите-ка сюда Пскобского!

В колонне уголовников числился один зек – толковый взломщик сейфов из Псковской области, по географической привязке его и звали Пскобским, – похожий на черта дядя, нечесаный, с клочьями взъерошенных волос, торчащими у него отовсюду – из-под шапки, из ушей, из ноздрей, из рукавов телогрейки. Шерсть словно бы прорастала сквозь одежду, перла из всех углов, волосатые руки Пскобского были похожи на медвежьи лапы.

– Не надо меня ниоткуда и никуда тащить, – прогудел Пскобской, – я уже здесь.

Голос у медвежатника был недовольный, глухой, и другой зек на его месте был бы тут же наказан Квелым, но только не Пскобской. Пскобской в уголовном мире считался человеком ценным, мастаком (мастером), а с мастаками паханы всегда обращались аккуратно, берегли их.

– Давай, Пскобской, приступай, – скомандовал Квелый, отодвинулся на шаг от лежавшего на замусоренном земляном полу Савченко.

Пскобской прошелся пальцами по золотым зубам беспамятного «политика», проверяя, насколько прочно натянуты коронки на корешки, засевшие в гнездах челюстей. Одного прикосновения ему было достаточно, чтобы все понять и что надо сделать, чтобы золотые коронки сгрести себе в ладонь. Проверив зубы, Пскобской озабоченно покачал головой.

– Чего? – приподнял одну бровь Квелый.

– Зубы ставил толковый мастер, – сказал Пскобской, – одним плевком не сшибешь.

– Сшиби двумя плевками, – невозмутимо посоветовал Квелый, – или тремя. Нам главное, чтобы рыжье было цело.

– Сшибем, – пообещал Пскобской и заправил неряшливо высунувшуюся прядь волос под шапку. – Рыжье будет цело.

Подцепил пальцами железку, заточенную под зубило, откинул в сторону – эта железка ни на что не годилась. Подержал в правой руке молоток, потом переложил в левую, также подержал, словно бы пробовал инструмент на вес. Вздохнул хрипло, с досадой.

– Что-то не так? – насторожился Квелый.

– Не так, – буркнул в ответ Пскобской, – и до така нам не дотянуться. – Медвежатник провел по зауженной стороне молотка, вспушил неровно остриженные усы и проговорил жестко, упрямым тоном, словно бы что-то отрезал: – А нам это и не надо.

Снять коронки каким-нибудь примитивным, упрощенным способом оказалось невозможно, поэтому старый взломщик сейфов выламывал коронки молотком – выламывал вместе с зубами…

Изо рта Савченко выбулькивала кровь, Пскобской ругался матом, брезгливо вытирал пальцы об утрамбованную землю пола, сбрасывал «рыжье» в старую консервную банку и приступал к выколачиванию следующего зуба.

– А клиент кровью не захлебнется? – неожиданно подал голос прислужник пахана, вертлявый Сявка с шустрыми щучьими глазами.

– Не захлебнется, – пробурчал Пскобской, недовольный тем, что ему мешают выполнять сложную работу.

– Испарись! – приказал Сявке пахан, и