было выгнать коммунистов из Польши, если бы немцы этого не сделали. А евреев всех отправить в Палестину. Даже за наш счет. Потому что в одной стране есть место только для одного народа.

— А что с украинцами и белорусами, которые живут в Польше?

Я пожал плечами. Об этом я никогда не думал.

— Во всяком случае, они христиане, а не евреи, — сказал я.

— Они себя видят иначе, чем ты, — сказал пан Юзек. А потом спросил, что думает мой дедушка.

— Дедушка, — крикнул я, — что ты думаешь о евреях?

Я думал, что он вообще не поймет, о чем речь. Но он задумался и вдруг объявил:

— Евреи… вши… сыпной тиф…

Я удивился — оказывается, он читал немецкие объявления и даже запомнил их и сумел повторить. Иногда он вот так удивлял меня, когда вдруг выяснялось, что он хоть отчасти, но все-таки в курсе событий.

— Пан Юзек, вы еще голодны? — спросил я.

— А есть еще что-нибудь?

Вода закипела. Я поджарил яйца. И сам съел одно, хотя уже не был голоден. Уж очень вкусно было на вид. Дедушке я сделал мягкую яичницу с молоком и сам накормил его. Дедушка любил такую яичницу, потому что мог ее есть даже без зубов. По такому случаю я попытался вытащить у него изо рта протез, но он заупрямился и не хотел отдавать. «Ладно, — подумал я, — после еды».

Потом мы сидели и пили чай по обычаю дедушки и бабушки: откусывают от сахарного кубика и этот обломок кладут под язык. И тогда можно уже пить чай без сахара, все равно получается очень сладко. Мама и Антон пили таким же образом. И не из-за скупости, хотя поначалу этот обычай, возможно, родился из-за дороговизны. Но со временем он стал частью нашей церемонии чаепития. И тут сразу выяснилось, что пан Юзек тоже знаком с этим обычаем от своих родителей.

А потом дедушка начал скандалить. Он категорически отказывался вернуть зубы. Я пробовал его уговорить. И Юзек тоже пробовал. Но дедушка только стиснул губы и повернулся к нам спиной. А потом закрыл глаза и притворился, что ничего не слышит.

Юзек предложил оставить ему протез, пока мы сидим рядом. И тут я ему сказал, что решил пойти и поговорить обо всем с мамой, а он пусть останется здесь и подождет меня. Потому что я вдруг подумал, что будет лучше, если мама пойдет поговорить о нем с дядей и тетей вместо меня и сама все устроит. Никто кроме мамы не знал всей этой истории с еврейскими деньгами, и я был уверен, что она сразу поймет, почему я хочу устроить пана Юзека, и поможет мне убедить дядю.

И тут вдруг выяснилось, что пан Юзек вообще не верит в мои планы.

— Мне было очень приятно с тобой, Мариан, — сказал он. — Может быть, потому, что мы вместе бежали от облавы, а потом ты вернулся ко мне и не привел с собой вымогателей. А еще до этого я несколько раз видел тебя в костеле. Поэтому я на миг соблазнился и подумал, что пойду с тобой к твоему дяде. В такой прекрасный день хотелось рискнуть и поверить в кого-то. Но сейчас я думаю обо всем этом уже спокойно, без тревоги, не как тогда на улице, и мне кажется, что в твоем плане нет логики. Я хотел сказать это еще раньше, но отложил — подумал, что ничего плохого не будет, если я пойду с тобой сюда, посижу немного в доме твоего дедушки и обдумаю, что делать дальше.

— И что же вы надумали?

— Прежде всего попробую плохой адрес.

— Но почему? Почему вам не пойти со мной? Я поговорю с мамой, и все устроится. Мой дядя прячет у себя евреев за деньги.

— Хорошо, допустим, я соглашусь. Что ты скажешь маме? Просто объявишь, что встретил на улице еврея и хочешь, чтобы она поговорила о нем со своим братом?

Я кивнул.

— И ты думаешь, что после этого она тут же пойдет к нему просить, чтобы он взял к себе этого случайного еврея с улицы и спрятал в своем доме? Чтобы она сделала это под свою ответственность? Обычно тот, кто прячет евреев, получает их через кого-то надежного, кому он доверяет. Бывает ведь и так, что для виду просят укрытия, а потом начинают вымогать деньги или доносят немцам. И еще один вопрос все время крутится у меня в мозгу. Извини, но мне это кажется очень странным: почему ты вообще так стараешься мне помочь?

Я не знал, что ответить.

— А если твоя мама посоветуется с твоим отчимом и он приведет полицейских? А если твоя бабушка вернется в твое отсутствие и подумает, что в дом проник воришка? Нет, все это слишком опасно.

И он поднялся, собираясь уйти.

— Бабушка возвращается поздно, только после полудня, — сказал я в отчаянии.

Но он уже не обращал внимания на мои слова.

— Во всяком случае, большое спасибо тебе, Мариан. Я хотя бы вкусно поел. Ксендз, который меня прятал, экономил на каждом куске хлеба.

Он снова улыбнулся.

Езус Мария, я не хотел, чтобы он уходил! Ни в коем случае!

И тогда я решил рассказать ему правду. Хотя бы частично. И попросил его присесть на минуту, потому что я хочу ему кое-что объяснить. Он сел и посмотрел на меня с любопытством. И тогда я рассказал ему, как шел рано утром по улице и встретил Вацека и Янека. Я объяснил, что иногда ходил с ними, но никогда до этого не вымогал деньги у евреев. Даже не знал, как они это делают. До того раза. А в тот раз зачем-то потащился за ними. Ведь я думал, что они все равно это сделают, пойду я с ними или не пойду. Я рассказал про этот соблазн — как мне хотелось, чтобы у меня было на что купить себе что-нибудь, не выпрашивая деньги у отчима. И как мама поймала меня с деньгами. И под конец сказал, что эти деньги до сих пор у нас, у мамы, и я хочу, чтобы он их забрал или хотя бы согласился, чтобы мы платили за него дяде, пока эти деньги не кончатся.

Я не помню, когда еще я говорил так много. Я говорил и говорил, пока у меня не кончились слова. Он сидел и думал. А мой дедушка все время стучал пальцем по столу: тик-так — и перерыв, тик-так — и перерыв.