Я не сознавал этого, но мой отец наверняка не примирился бы с этим. Но в то же время она говорила, что отец очень протрезвел в отношении России, особенно после договора, который заключили Гитлер и Сталин, чтобы поделить нашу родину. Я помню, как мама говорила, что война, которая сейчас идет между немцами и русскими, — это наказание русским за то, что они нас предали. Разве брат может бросить брата на произвол судьбы?! Но мама уже тогда предсказывала также, что в конечном счете нас спасет именно Россия и этим она уплатит свой братский долг. А если Антон был поблизости и слышал эти слова, он сразу же добавлял:

— И не только уплатит, но и возьмет в придачу в свои медвежьи объятья еще лет на сто.

С паном Кореком мама тоже закрылась на целых десять минут. И все это время я думал, выполнит ли она свое обещание ничего ему не рассказывать обо мне.

Наконец они вернулись. Пан Корек посмотрел на меня и сказал:

— Твоя мать рекомендует молодого еврея, отец которого был другом ее отца. И он готов также уплатить. Это хорошо, мы нуждаемся в деньгах.

Пан Корек понимал, что я знаю о подполье.

Скажу сразу, чтобы было ясно: у нас в Польше было в то время два подполья, которые действовали против немцев, — Армия Крайова и Армия Людова. «Зеленые» и «красные». Националисты и социалисты. Антон считал, что Армия Крайова — патриоты, а Армия Людова — коммунисты и враги. Что точно, так это что Армия Крайова хоть и воевала против немцев, но вдобавок ненавидела евреев. Она даже выдавала их немцам или убивала в лесах, когда молодые евреи по ошибке приходили туда, чтобы присоединиться к партизанам. Правда, не все из Армии Крайовой выдавали или убивали евреев, хотя таких было и много. А с другой стороны, и в Армии Людовой не все любили евреев. Но они, во всяком случае, вели себя с ними порядочно.

По этому вопросу — о двух подпольях — мама и отчим никогда не могли прийти к согласию. Как и по вопросу о евреях. Мама и пан Корек поддерживали Армию Людову. Я, мой отчим и бабушка были сторонниками Армии Крайовой. Но деньги у того еврея я взял не из-за этого. В том, что касалось отношения к евреям как людям, я был на стороне мамы. И только в одном соглашаемся с Антоном и бабушкой: что нам не нужно столько евреев в Польше, пусть едут в свою Палестину.

Когда мы вышли, мама сказала, чтобы я не беспокоился, она не выдала меня. А потом велела известить пана Юзека о мнимом знакомстве его отца с моим дедушкой. Она рассказала пану Кореку, что отец пана Юзека и мой дедушка интересовались старыми книгами. И якобы дедушка покупал у его отца редкие книги для своей библиотеки. А затем, немного поколебавшись, объяснила мне, где лежат деньги того еврея и сколько нужно из них взять, чтобы уплатить пану Кореку за месяц вперед. Потому что она сама должна немедленно бежать обратно на работу.

Я даже загордился оказанным доверием.

— А сколько нужно оставить, чтобы потом уплатить дяде Владиславу?

Мама даже рассердилась.

— Там есть достаточно, — резко сказал она. — Но если пан Юзек сможет оставаться у пана Корека, мы не отдадим эти деньги моему брату.

Мама дала мне на дорогу, и я поехал домой взять деньги для пана Корека. Сначала я думал оставить школьный ранец дома, но потом решил снова надеть его. Потому что мальчик со школьным ранцем вызывает меньше подозрений. А ведь мне еще придется идти с паном Юзеком от дедушки в трактир.

Я вдруг начал рассуждать, как настоящий подпольщик.

Когда я уже шел по Мостовой, я вдруг испугался, что не застану там пана Юзека. А вдруг он передумал и ушел?! Но он был на месте. Сидел за столом и читал дедушке газету. Точнее, переводил ему немецкую газету. Я рассказал ему про пана Корека и сказал, что потом, если захочет, он сможет перейти к моему дяде. Но я не стал ему говорить, как дядя любит деньги. Что бы там ни было, он все же мамин брат, и я должен хранить честь семьи. Он сказал, что история, которую придумала мама, недалека от истины, потому что его отец действительно занимался старыми книгами, но это было еще перед Первой мировой войной. С этими словами он надел плащ и взял свою шляпу. И вдруг мы оба вспомнили — зубы!

Мы не могли уйти, не забрав у дедушки его протез. А дедушка по непонятной причине упрямо отказывался его вернуть. Может быть, он просто не хотел, чтобы мы ушли и оставили его одного. Обычно его удавалось убедить. Иногда на это уходило немного больше времени. Проблема возникала только вечером, когда он не хотел ложиться спать.

Но тут он заупрямился всерьез.

И мы не могли уйти.

Мы пробовали его уговорить. Но ничего не помогало. Тогда я сказал пану Юзеку, что нужно сделать что-нибудь такое, что его удивит. Очень сильно удивит. Потому что тогда он открывает рот, как изумленный ребенок, и можно выхватить у него зубы. И не нужно бояться, что он укусит, потому что он на все реагирует очень медленно. Всякое движение занимает у него много времени. Каждое движение, каждый шаг, каждое произнесенное слово. Когда ему приходит в голову какая-нибудь мысль, можно успеть три раза прочесть «Отче наш», пока он объяснит, что надумал.

— Как же вы его удивляете? — спросил пан Юзек.

— Мы вдруг подпрыгиваем перед ним, — сказал я. — Или, например, я становлюсь на голову и начинаю махать ногами. Смотря кто дома. Антон просто хватает его вдруг в охапку и поднимает на воздух.

Я на мгновение поколебался, сказать ли ему о бабушке, и не сдержался.

— А бабушка, — добавил я, — делает иногда что-нибудь грубое.

Он хотел, чтобы я рассказал ему, но я уже передумал. Потому что бабушка разом задирала все свои юбки и поворачивалась к дедушке задом, и тогда я выхватывал у него изо рта протез. Чик-чак!

Пан Юзек осмотрел комнату и сказал:

— Мариан, у меня есть идея.

Рядом с дверью, в углу, стоял бабушкин зонтик. Юзек взял его и подошел к дедушке. Мне он велел быть наготове. Я не понимал, что он собирается сделать, но был наготове. И тут он вдруг быстро раскрыл зонтик прямо перед дедушкиным