Откуда же иногда возникал этот раздражающий прогорклый запах масла и почему не было молочной кислоты? Однажды утром в одной из колб, в которых шло брожение, он заметил другой вид крошечных животных, плавающих среди редких танцующих палочек, которым следовало бы быть там в огромных количествах.

«Что это за животные? Они ведь явно не просто палочки – поскольку не только дрожат и вибрируют, а фактически плавают вокруг подобно рыбе; это, несомненно, небольшие животные».

Он неприязненно наблюдал за ними – у него было ощущение, что им не следовало здесь быть. Они образовывали процессии, сцепившись вместе как баржи на реке Сена – цепочка неуклюжих барж, ползущая куда-то. Кроме того, были одинокие микробы, начинавшие время от времени величественно описывать круги; иногда они делали пируэты и застывали – а в следующий момент один из концов палочки начинал вибрировать. Это было очень забавно – смотреть, как скачут и резвятся эти новые животные. Но им не следовало здесь быть! Он испробовал сотню способов избавиться от них, по большей части таких, которые сейчас покажутся наивными, но всякий раз, когда он думал, что смог не допустить их в свои колбы, они снова появлялись там. Наконец однажды он сообразил, что всякий раз, когда в его колбе с бульоном роились эти новые животные, от этой же самой колбы исходил сильный неприятный запах прогорклого масла.

Таким образом он установил, что этот новый вид животного – другая разновидность фермента: фермент, делающий из сахара кислоту прогорклого масла; но он не мог обосновать это, потому что не мог убедиться с уверенностью, что в его колбе присутствует один и только один вид микробов. Когда он бывал немного смущен и не уверен в чем-то, то старался обратить свои проблемы к собственной выгоде. Однажды он всматривался в микробов прогорклого масла, роящихся под линзой его микроскопа. «Ага, кое-что новое. Вот здесь, в середине капли, они живы, носятся как угорелые во все стороны. – Он мягко и плавно переместил образец так, чтобы край капли оказался в фокусе его линзы. – Но здесь, на краю, они не двигаются, а лежат, как безжизненные чуть изогнутые палки». И так было в каждом образце, на который он смотрел. «Воздух убивает их!» – воскликнул он, не сомневаясь, что сделал большое открытие. Спустя некоторое время он с гордостью сообщил Академии, что не только обнаружил новый фермент, крошечное животное, особенностью которого было создание из сахара кислоты несвежего масла, но помимо того обнаружил, что эти животные способны радоваться жизни, бегать и делать свою работу без какого-либо воздуха. Более того, воздух убивал их!

«Да ведь это, – воскликнул он, – первый пример животного, способного жить без воздуха!»

Увы, это был уже третий пример. За двести лет до того старый Левенгук обнаружил то же самое. Через сто лет после него Спалланцани с изумлением обнаружил, что микроскопические животные могли жить без дыхания.

Вполне вероятно, что Пастер не знал об этих открытиях древних первопроходцев – нисколько не сомневаюсь, что он не пытался украсть их достижения – но поскольку он уже высоко поднялся в своем стремлении к славе, то всё меньше и меньше ценил то, что было сделано до него и что делалось вдали от него. Он сам заново открыл тот любопытный факт, что именно микробы заставляют мясо портиться, и потому не мог признать авторства открытия за тем, кто сделал это первым, – за Шванном!

Но этот странный отказ признавать авторство открытия, на которое потрачены силы, за другими не должен значиться его крупной виной в Книге апостола Петра, потому что вы можете оценить его прекрасное воображение, поэтику его мыслей, его первые попытки показать, что микробы – реальные убийцы человеческого рода. Он фантазирует в своей статье об этом открытии, что так же, как бывает протухшее мясо, должна быть и болезнь протухания. Он сообщает, как много претерпел в этой работе с разложившимся мясом; рассказывает о неприятных запахах – как же он ненавидел неприятные запахи! – которые наполняли его небольшую лабораторию во время этих исследований. «Мои исследования процессов брожения привели меня естественным образом к этим исследованиям, которыми я не стал слишком уж увлекаться, задумываясь об их опасности и об отвращении, которое они вселяют в меня», – писал он и затем сообщал Академии о той трудной работе, которая ожидает его. Он объяснил, почему не собирается уклоняться от нее, приведя изящную цитату из великого Лавуазье: «Общественная потребность и интересы человечества облагораживают самую отвратительную работу и вынуждают просвещенных мужей проявлять рвение, которое необходимо, чтобы преодолеть препятствия».

4

Так он готовил почву для тех опасных опытов, которыми занялся впоследствии, много лет спустя. Он заранее подготавливал к ним общественное мнение. Его предположительный героизм взволновал спокойных людей науки, которые и были его аудиторией. Простые же обыватели получили наглядное представление о дрожжах, которые делают вино, и по ночам бывали обеспокоены мыслями о витающих в воздухе невидимых гнилостных микробах…

Он проделывал оригинальнейшие опыты, которым требовалось по три года для завершения. Он брал колбы, наполнял их до половины молоком или мочой, кипятил на водяной бане и запаивал узкое горлышко на сильном пламени, затем хранил их целые годы. Наконец он открывал их и демонстрировал, что моча и молоко прекрасно сохранились, что воздух над жидкостью содержит почти прежнее количество кислорода; в колбе не было микробов и молоко не скисло. Он давал микробам возможность размножаться кишащими роями в других колбах с мочой и молоком, которые он не подвергал кипячению, и по проверке оказывалось, что весь кислород в этих колбах был использован микробами для сжигания и разрушения той питательной среды, в которой они находились. После этого, подобно величественной птице, Пастер широко простер крылья своей фантазии и представил себе мир без микробов, мир, в котором достаточно кислорода, но этот кислород не используется для разрушения умерших растений и животных, потому что нет микробов, вызывающих процессы окисления. Он нарисовал своим слушателям кошмарную картину пустынных, безжизненных улиц, покрытых горами негниющих трупов… Без микробов жизнь станет ужасной!

Но вот наконец Пастер столкнулся с вопросом, которому он рано или поздно должен был посмотреть в лицо. Без сомнения, Адам задал Богу этот вопрос, когда его заинтересовало, откуда в садах рая взялись десять тысяч живых существ. Это был вопрос старый как мир, вопрос, звеневший сотни веков в ушах всех мыслителей, вопрос, доставивший немало беспокойства Спалланцани сто лет тому назад. Это был очень простой, но абсолютно неразрешимый вопрос: откуда берутся микробы?

«Как же получается, – спрашивали противники Пастера, – что микробы появляются, похоже, ниоткуда каждый год все века в каждом уголке земного шара для превращения виноградного сока в вино? Откуда берутся эти крохотные существа, от которых скисает молоко в каждой фляге от Гренландии до Тимбукту?»

Как и Спалланцани, Пастер не мог предполагать, что микробы появляются из молока или масла. Конечно, у микробов должны быть родители! Он был, как видите, добропорядочным католиком. Конечно, он жил среди мудрых скептиков на левом берегу Сены в Париже, где Бог столь же популярен, как советская власть на Уолл-стрит, но сомнения его коллег не касались Пастера. Для сомневающихся становилось модно верить в Эволюцию: не требуется Господа, чтобы создать все существующее разнообразие видов – оно произошло само собой, говорили новые философы, проникнувшиеся духом науки.