и племянники будут крепки и без урочных лет». Перепись была закончена в два года, и отмена урочных лет, как и закрепление по поместьям и вотчинам, по дворцовым селам и черным волостям всего сельского люда, были осуществлены Уложением 1649 г. Но податная реформа на основании новых переписных книг не осуществилась; подворное обложение восторжествовало только в связи с финансовыми преобразованиями 1679–1681 гг., а пока правительство использовало его лишь для раскладки новых экстренных сборов, не взамен, а сверх старого тягла по сошному письму. Тем временем, в том же 1646 г., оно увлеклось мыслью увеличить свой доход и разрешить задачу равномерного и всеобщего обложения иным способом: сделана была попытка заменить дробные и запутанные прямые налоги одним косвенным, именно крупным налогом на соль; рассчитывали, что «та соляная пошлина всем будет ровна и в избылых никто не будет», а «платить всякий станет без правежу, собою». На деле повышение раза в полтора цены одного из продуктов первой необходимости легло несносной тяготой на беднейшие разряды населения; соляная пошлина не оправдала надежд и была отменена через два года, только усилив общую нужду и народное раздражение.

Издавна накоплялось это раздражение против «владущих», питаемое памятью о том их «безвремянии», когда они «от своих раб разорени быша». Громко раздавались жалобы на «сильных» людей во все царствование царя Михаила, доходя подчас, как на Земском соборе 1642 г., до протеста против усиления приказной власти и сожалений о минувшей старине, когда местное управление было в руках выборных людей. В 1648 г. «смятение в мире» прорвалось наружу, прежде всего в Москве. 2 июня толпа окружила царя, возвращавшегося с богомольного похода к Троице, била ему «всею землею» челом на земского судью Плещеева за «великую налогу» от его «разбойных и татиных дел», а затем, когда царь «того дни всей земле его, Левонтья, не выдал», поднялась на «заступников» Плещеева, боярина Морозова, окольничего Траханиотова, думного дьяка Чистого и на многих их единомышленников; «домы их миром разбили и разграбили», а Чистого «до смерти прибили». Три дня бушевала Москва; стрельцы отказались ударить на толпу, волновались и другие служилые люди; чтобы удержать от бунта военную силу, царь велел и тем и другим выдать двойное денежное и хлебное жалованье. Уступили толпе Плещеева и Траханиотова; первого царь велел вести на казнь, но толпа отняла его и сама умертвила; второго сначала выслали из Москвы, а потом вернули и казнили. К народу московскому царь выслал популярных бояр, дядю своего Никиту Ивановича Романова и князя Д.М. Черкасского с духовенством, обещая отстранить от всех дел Морозова и других ненавистных народу «владущих», но мир утолился только после личных объяснений царя, который со слезами умолял толпу пощадить его дядьку, с тем чтобы ему впредь и всему роду его, Морозовым, у государевых дел не бывать. «И на том государь царь к Спасову образу прикладывался», и на том «всею землею государю царю челом ударили и в том во всем договорилися».

Прямой бунт улегся, но тревожные толки не прекращались. Чуялось, что «весь мир качается». Беспокойные головы мечтали найти вождей и покровителей в Н.И. Романове и князе Черкасском, выдвинуть их в делах правления против постылой морозовской клики. Подымаясь бунтом против лихих царских советников, москвичи самого царя Алексея мыслили солидарным со своей «правдой». «Нынеча, – толковали они, – государь милостив, сильных из царства выводит». Московские события не замедлили найти отклик и в провинции. Проснулась надежда, что есть, наконец, управа против насильников. В Сольвычегодске, в Устюге народ поднялся боем и разграблением на воевод. Неспокойно прошли 1648 и 1649 гг. А в начале 1650-го возникли и еще более серьезные беспорядки в Пскове и Великом Новгороде. Псковичи увидали явную «измену» бояр в посылке крупного хлебного и денежного транспорта в Швецию, хотя отправлялся этот транспорт по соглашению о переселенцах из-за рубежа, которых царское правительство не считало возможным выдать; народ погромил его, не слушая ни в чем воеводу, выбрал себе «начальных людей»; подняли и новгородцев, которые также устроили у себя выборное управление, мимо своего воеводы и митрополита Никона. К царю восставшие послали челобитья на изменников-бояр и приказных; заступника и предстателя себе они искали в том же боярине Н.И. Романове, просили ему поручить сыск по их делу, били через него челом о восстановлении прежнего порядка, когда воеводы и дьяки судили по правде с земскими старостами и выборными людьми. Раздражение против приказных злоупотреблений разрасталось в протест против усиленной бюрократизации управления.

В Москве челобитчики получили суровую отповедь: «Холопы де государевы и сироты великим государям никогда не указывали… а того никогда не бывало, чтоб мужики с боярами, окольничими и воеводами у расправных дел были, и впредь того не будет». На усмирение Новгорода и Пскова отправили ратную силу с князем И.Н. Хованским. Новгород смирился без сопротивления, отчасти благодаря энергии митрополита Никона, но псковичи покорились только после безнадежной попытки сопротивления. Правительство действовало осторожно, видя в происшедшем признак «шатости» не только местной. Псковское дело было в июле 1650 г. сообщено собору, на котором участвовали служилые люди московские и городовые, торговые люди – гости, старосты сотен гостиной и суконной, сотские от сотен черных. Как высказалось общественное мнение столицы, мы не знаем – приказное делопроизводство не сберегло этих соборных «сказок», но, насколько настроение и тут не было спокойным, видно из царского указа, сказанного сотским сотен московских в Посольском приказе тотчас после собора, чтобы они без утайки извещали государю о всяких «воровских» речах, какие проявятся в народе.

2

Так тревожно было настроение Московского государства в те годы, когда вырабатывалась и вступала в жизнь знаменитая «Уложенная книга» 1649 г. Лица, враждебные новинам этого Уложения, как, например, Никон, имели повод утверждать: «И то всем ведомо, что собор был не по воле, боязни ради и междоусобия от всех черных людей, а не истинныя правды ради». Но для подобного рода жалоб был именно только повод, а не основание. Потребность в упорядочении всего накопившегося законодательного материала и в определении заново ряда законодательных вопросов была слишком глубока и настоятельна, чтобы сводить ее удовлетворение к «боязни междоусобия». Но едва ли подлежит сомнению, что в постановке на очередь и в энергичном выполнении большой законодательной работы играл свою роль и политический мотив, желание утвердить прочно и «впредь ничем нерушимо» основания того социального строя, на какой опиралась московская государственность, и тех правовых устоев, шатание которых могло стать гибельным для нее. В этом смысле Уложение царя Алексея является подлинным завершением работы над восстановлением государства Московского из пережитой им «великой разрухи».

Конечно, не постановка этой задачи вызывала осуждение Уложения суровыми