Я все еще обретался комнате той четырехкомнатной квартиры в районе, теперь официально называвшемся Уильямсбург, Бруклин. Там же жили три женщины, ни с одной из которых я не спал; как правило, мне постоянно не хватало денег на аренду, стояла адски холодная зима, я наливался дешевым пивом: 680 граммов – 99 центов.

Я стоял перед огромным стеклянным входом в издательство, как какой-нибудь нищий Гэтсби, и смотрел вниз, во внутренний двор здания – больше похожий на свалку мусора, на Большой центральный вокзал для огромных городских крыс. Но всю эту гадость покрывало толстое одеяло белого снега, и крупные снежинки продолжали падать, делая его еще толще. Мои соседки по квартире, к их очевидному раздражению, всегда находили меня на большом общем чердаке, слушающим музыку, пьющим пиво из высоких банок адски желтого цвета, прижавшимся лбом к заснеженному окну, рядом со мной на диване стоял бумажный пакет с эмпанадами – единственной едой в округе, которую я мог себе позволить. Сначала продавец этих блинчиков с мясом по доллару штука, торговавший с убогой тележки, припаркованной рядом с убогим магазинчиком, где все по доллару, не узнавал меня. Потом, когда мои визиты участились, он неохотно признал мое существование. Позже, когда стало ясно, что его блинчики с мясом – единственное, что не дает мне умереть, эээ, он пожалел меня, что выразилось в виде раздражения, а затем в решительном отказе снова меня узнавать. Ну да ладно, бог с ним. Он выходил даже в метель, и до сих пор стоит там, на углу Гранд и Гумбольдт-стрит. За восемь лет он поднял свои цены всего на двадцать пять центов.

– Мы даем тебе пятнадцать дней на погашение долга по аренде, в противном случае ты не получишь свой залог и вылетишь отсюда.

Эту маленькую зажигательную речь из серии «плати или вали» произнесла главная запевала в квартире. Она сидела внутри установленной по всем правилам двухместной палатки, которую недавно водрузила в просторном лофте квартиры. Мне пришлось наклониться и заглянуть в палатку, чтобы получить эту информацию.

– Меня не волнуют твои проблемы. Пятнадцать дней, или пойдешь на улицу. Без разговоров. Вон.

Джилл. Мы никогда не ладили. Она носила все по последней моде (которая, по странному совпадению, оказывалась последней модой двадцатилетней давности), а ее бойфренд, хоть и старше меня, одевался почему-то как британский школьник – в галстуки-бабочки, спортивные куртки с заплатами на локтях и шорты цвета хаки с бежевыми носками, торчавшими из коричневых туфель. Я ее сильно недолюбливал, но уже выяснил тогда, что это весьма распространенное чувство в отношениях между людьми в Нью-Йорке. В Новом Орлеане люди активно старались поладить, найти общий язык и наслаждаться обществом друг друга. Здесь легче было просто жить и, знаете, ненавидеть – и, черт возьми, у меня это хорошо получалось.

– Можно мне еще раз воспользоваться факсом, Джилл?

– Нет, потому что он в моеееей комнате. Тьфу. Ладно. Только два факса. Пошли, – сказала она, вылезая из палатки.

В этот момент – пакет с эмпанадами, почти прозрачный от жира, последний глоток моей теплой и тошнотворной квартиры для высоких парней, и снег, все еще ложащийся на город – я сломался. Я сломался, как маленький сучонок.

Два факса. По одному – да-да, вы угадали – в два пятизвездочных отеля.

Два дня спустя – два собеседования.

Однажды стал отельной шлюхой – будешь ею всю жизнь.

Я был похож на проститутку, пытавшуюся получить должность секретарши только для того, чтобы интервьюер обошел стол, подошел вплотную, возможно, положил руку мне на колено и сказал: «Послушай. Ты шлюха. Ты хорошая шлюха. Почему бы тебе не перестать заниматься ерундой и не вернуться на свое место на улице, а? Давай, детка, это не так уж и плохо, правда же?»

Первый отель состоял в ассоциации «Исторические отели Америки». Это означало, что его не ремонтировали. А это, в свою очередь, означало, что он был изношен до дыр. Собеседование проводилось в кабинете с желтым мерцающим светом в подвале.

Из газетного объявления было неясно, но потом выяснилось, что вакансия – должность менеджера отдела уборки; проверять каждое утро номера по спискам и все такое. Даже в маслянистом мерцающем свете было видно, что меня эта должность не заводит. Я не хотел этой работы. Старик, медленно задававший вопросы, похоже, тоже не переживал, заполнится ли вакансия.

– Ладно, сынок, зарплата не фонтан. И выше она уже не будет. Но, по крайней мере, ты здесь не перетрудишься, понимаешь? Но рабочий день длинный. Оно тебе надо?

– Нет.

В самом деле, поскольку нам обоим, похоже, было наплевать, я сказал ему, что не могу приходить в семь утра. Кроме того, я попросил на пять тысяч в год больше.

– Но, может, вы разрешите мне приходить около одиннадцати?

– Мы не можем поднять ваше жалованье даже на пять долларов, сынок, и как ты собираешься проверять номера в одиннадцать?

– Значит… нет?

Нет.

Второй отель был крупнее и собеседование оказалось гораздо более профессиональным. На самом деле первое интервью я прошел в их корпоративном офисе на Первой авеню. Как ни странно, оно проходило в просторном фойе здания, где стены покрывали огромные, страшные объекты поп-арта. Со мной беседовала безумно гиперактивная американо-корейская дама, которая постоянно улыбалась и говорила, и ее колено вздрагивало, как будто под током. Мы сидели на современном, почти абстрактном диване с очень неудобными излишне креативными угловыми сиденьями. После того как я положил собеседницу на лопатки величиной своего опыта и произнес свои козырные фразы («лояльность клиентов», «исключительный сервис», «сопереживать и реагировать», «внимание к деталям», «Очень. Легкая», бла-бла-бла и всякая херня»), она что-то восторженно проворковала и направила меня в сам отель, где мне предстояло работать.

Я сел в метро, потом подошел к Девятой авеню, прямо рядом с сердцем – Господи Иисусе, защити меня! – Мидтауна. Отель находился через две улицы к западу от Таймс-сквер; но двух улиц оказалось недостаточно. Несмотря на зимнюю погоду, тротуары и гастрономы были заполнены туристами, щелкали фотоаппараты, ледяной ветер трепал раскрытые туристические карты, связанные гроздьями дети на специальных поводках, невероятная суматоха, посетители, окруженные со всех сторон тысячами работников отрасли обслуживания, необходимых, чтобы эта туристическая машина функционировала. Либо вы турист, либо на вас бейдж – вот мое первое впечатление от Мидтауна.

Я вошел в теплое фойе отеля и, прежде чем спросить, где отдел кадров, немного прогулялся вокруг рецепции, расположенной справа от вращающихся дверей. Я заметил, что форма на сотрудниках слегка потерта, черные пальто у некоторых вытянулись и лоснились от многолетних стирок. Все вокруг выглядело слегка поношенным: отделка из темно-коричневого мрамора с вкраплениями желтого – в цветовой гамме готового замороженного ужина (котлета с картофельным пюре, разогреть в микроволновке). Диваны были родом из восьмидесятых и уже просели, как будто сами пытались вздремнуть. Первым, что вы видели, входя в фойе, было большое старинное зеркало в серебряной раме; оно висело слишком высоко, чтобы что-то отражать, кроме грязной гипсовой лепнины над входом позади вас. Под зеркалом на бесполезном столе стоял одинокий крошечный букетик. Слева я увидел ресторан (та же цветовая гамма мороженых полуфабрикатов), почти пустой, хотя по всей логике обед должен был быть в самом разгаре. Проходя мимо рецепции, я обнаружил лифты, и, не считая крошечной ниши в стене, которая показалась мне гардеробной, но оказалась стойкой консьержа, в трех из них людей было битком, они стояли плечом к плечу, как заводные игрушки в коробочке, но больше в фойе никого не было. Стойка регистрации справа от входа, передняя стена, у которой стояли цветы примерно того же качества, какие я принес бы на званый обед в дом коллеги друга моей подруги, это безумное бесполезное зеркало, сонные диваны, мечтающие о том, чтобы сломать ножку, вымерший ресторан слева и дальше по коридору после рецепции – лифты и нора консьержа. Вот и все.