– А что не так с Новым Орлеаном? Лучший город в мире.

– А ты здесь достаточно давно, чтобы знать?

– Томми, я не был даже в Хьюстоне в Техасе. Но это не значит, что я неправ.

На следующее утро я подал заявление об уходе. Я накопил пятнадцать тысяч баксов, и мой волчок дрожал от нетерпения. Я хотел избавиться от всех своих бесполезных диванных подушек, взять одну-единственную сумку с вещами и двинуться в Европу.

Вот что должно помочь. Прямо в вену.

На следующий день на утреннем совещании я рассказал об этом горничным. Некоторые из них расплакались. Все уборщики радовались за меня. Рой с трудом встал и протянул мне руку. Он неуклюже двигал ею вверх-вниз, а затем заплакал, и меня начало пробирать. Потом ко мне подошла Нэнси. Она говорила со мной как взволнованная мамочка – настаивала, чтобы я хорошо питался и берег себя. Терренс, конечно, прервал шквал позитива, приказал дамам идти наверх и напомнил им, что их работа «Очень. Легкая».

В труде горничных нет ничего легкого. Ползать на карачках, убирая грязь за незнакомцами, – это нелегко. Дышать бытовой химией, чистить, полировать и драить – это нелегко. Терпеть сексуальные домогательства гостей; проверять, не оставили ли они порно-журнал под кроватью (раньше я даже не подозревал, что такое подол кровати, и уж тем более – как удивительно трудно заставить его висеть идеально) – и это нелегко. Чистить унитазы в рождественское утро – это нелегко, можете поверить. И уж, конечно, нелегко каждое утро выслушивать от босса слова о легкости вашей работы, – когда она, черт ее дери, совсем не такая.

* * *

– Просто скажи мне: почему, Томми?

– Нуу, мистер Дэниелс, я никогда не был в Европе, и я планирую переехать туда. В Париж.

– Ты собираешься переехать в Париж? Работать?

– Нет, просто потратить сэкономленные деньги, снять квартиру, читать романы, а может, и написать один, пить, путешествовать. Посмотреть часть континента, если смогу.

– Хорошо, – прошептал он, уткнувшись взглядом в стол. – Я слышал много причин для ухода отсюда. Главным образом это беременность. Но я скажу тебе одну вещь. Мне нравится твоя причина. – Он сделал паузу и поднял палец. – В ней есть смелость. Езжай и оттянись там как следует.

– Что-что?

– Да, несколько фривольно, извини. Вот что я имею в виду. Обычно я пробую отговорить человека уходить. Я предлагаю больше денег или оплачиваю ему отпуск в одном из других наших отелей, чтобы человек мог, так сказать, перезагрузиться. Но в данном случае, я думаю, ты точно знаешь, что делаешь. Пойди и сделай. Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится. Что угодно.

Я разговаривал с мистером Дэниелсом в последний раз в жизни.

На следующий день после того, как я отработал положенные две недели, Перри подъехал к моему дому на новехоньком грузовике. Было тихое субботнее утро. Прежде чем выехать, мы понежились на утреннем солнышке, сидя на опущенном заднем борту грузовика, и выпили пива из встроенных боковых кулеров. Я думаю, боковые кулеры этого трака предназначались, скажем, для приманки для рыбы, но Перри всегда наполнял их льдом и пивными бутылками. Громко играло радио. У нас было несколько бутылочек, мы слушали Трика Дэдди и наблюдали за утренним Аптауном.

В кабине грузовика стояла бутылка виски. Мы начали пить и его, а потом поехали в тот район, где жил Перри: он сказал, что ему надо подстричься. Парикмахерская была, по сути, переделана из квартиры, а креслами служили обычные банкетные стулья (возможно, даже украденные из отеля). Внутри было скорее уютно, чем прилично. Один парень постоянно засыпал в кресле как слабоумный (потому что и был таковым), он портил свою прическу каждый раз, когда клевал носом, и пиво опасно свисало между его колен. Нас угостили бесплатными жареными ребрышками, мы поделились виски с Генри, парикмахером Перри, который и без того выглядел пьяным, и продолжали надираться. Генри постоянно прерывался на стрижку и трещал о том, что каждому мужику нужна жена, подружка и шлюха.

– Жена – это на всю жизнь. Ни за что не позволяй ей уйти. Она растит твоих детей. Подружка болтает весь день, может быть, ты оставишь у нее одежду, чтобы переодеваться, может, добавишь ей денег на съем квартиры, и она будет трещать весь день о том, чтобы ты бросил жену, но и ты, и она – вы оба знаете, что это дерьмо никогда не произойдет. Теперь шлюха. Она не будет ничего говорить. Ты ей ничего не купишь. Ты просто приходишь, она отсасывает тебе, и уходишь. Но женой ты дорожишь. И все-таки мужику нужны все три, поэл?

Мы остановились у химчистки, забрали две рубашки – (мою и Перри). Моя рубашка, слишком большая, была из коричневого шелка с нарисованным мишкой-диджеем: его плюшевые лапы царапали проигрыватель, а глаза налились кровью – вероятно, от специальной марихуаны для игрушек.

– Там, куда я везу тебя, Томми, ты должен выглядеть правильно. Иначе те ебанаты пустят пулю прямиком в твою белую задницу.

Мы оба расхохотались, когда я застегнулся, слишком пьяный, чтобы страдать из-за своего внешнего вида; было уже темно; мы вернулись в грузовик. Мы удалялись от всего, что я видел прежде, и, когда добрались до клуба, бутылка виски опустела. Большинство парковщиков, все уборщики и больше половины горничных вовсю выпивали и танцевали. Мы пили коктейль «страсть головореза» (ликер «Ализэ» и шампанское; чертовски классная штука, в принципе), и мне даже приготовили торт с надписью: «Bon Voyage, мистер Томми». Слово «мистер» в сочетании с именем – распространенная уважительная форма обращения в Нью-Орлеане (мисс Триш, мистер Терренс и так далее). Это было так мило и волнительно; все дамы сделали прически и надели рабочие костюмы. Я станцевал и попрощался со всеми, заключив каждого в потные объятия; кому-то становилось плохо, он выходил в туалет или на улицу, но потом возвращался, и веселье продолжалось.

Было пять часов утра, когда Перри отвез меня домой. У каждого из нас было еще по одной бутылке холодного пива, и мы с неохотой цедили его.

В машине было очень тихо и грустно. На следующий день я улетел из Нового Орлеана в Атланту, а там сел на самолет в Лондон.

Что можно сказать о следующем годе моей жизни? Он был мало связан с отелями. Кое-что можно вспомнить о хостелах. Это созвучные слова. Разница между ними – в необходимости делить номер с кем-то еще.

В первую ночь в Лондоне, по дороге в Париж, я остановился в огромной дыре с дружественным названием «Генератор». Единственное, что это здание могло генерировать – клопов и венерические болезни. Ключей от номера не было, только коды для дверных замков. В номере я обнаружил, что на предназначенной мне кровати – всего их там было шесть – спала некая барышня. Вернувшись к стойке регистрации, я узнал, что должен разбудить ее и попросить уйти. Я добился того, чтобы мне определили другую кровать. Потом я уехал в Париж, где поселился в крошечной дыре с приятным американскому уху названием «Хостел Вудсток».

Это было плохое время для американцев за границей. Буш вторгся в Ирак, сильно рассердив французов, возмущение которых только росло, когда идиоты-американцы стали заказывать «тосты свободы» и «картошку свободы» в ресторанах быстрого питания на всей территории США. Американец мог не надеяться найти квартиру в Париже, даже если мог заплатить за полгода вперед. Для французов вся эта куча денег, казалось, не перевешивала того факта, что я родился в Соединенных Штатах Придурков. Поэтому они вешали трубку, стоило мне открыть рот. Наконец, я снял-таки небольшую квартирку в Третьем округе у невероятно пьяной хозяйки, понимавшей пользу платы вперед. Полгода я слонялся по городу, и никто из местных со мной не общался. После длинного путешествия по Европе (заехав даже в Россию) я вернулся в Париж, немедленно упаковал свой по-прежнему единственный чемодан и переехал в Данию, в Копенгаген – город, в который влюбился всего за два коротких дня.