Сегодня студенты отсутствовали. Ротонду закрыли, у каждого входа стояли на страже прокторы-надзиратели, а возле Пробирного верстака собралось шесть человек. Сама ректор, двое из четырех прокураторов, ученый проректор и университетский епископ. Шестой была жизнерадостная с виду невысокая девушка с кожей глубокого коричневого тона и темными задумчивыми глазами, в синем студенческом балахоне поверх чего-то похожего на кожаное одеяние конюха – редкое зрелище для Ротонды. Она держала в руке угольную палочку для рисования, а на столе перед ней лежали острый нож, каким пользуются создатели икон, и жесткий пергаментный лист, а также раскрытая книга – первый из пяти томов иллюстрированного ангелария «Обитатели небес» Марсью – основополагающего справочника иконотворцев.

– Ты не знаешь этого ангела? – спросила ректор. Это была суровая дама лет шестидесяти в длинном черном одеянии с шафрановой каймой, как и требовало ее положение. К платью было приколото с полдюжины иконных брошей.

Слово «знаешь», употребленное ректором, в данном случае означало установленную связь с ангелом, чью икону маг уже успешно создал либо создавал в настоящий момент. Налаживание этого изначального «знания» часто занимало дни, недели… а то и месяцы и даже годы, когда дело касалось могущественных небожителей. Постижение ангела представляло собой хорошо известный процесс, не терпевший поторапливания.

По крайней мере, так всегда внушалось большинству ангельских магов.

– Не знаю, ваша милость, – отвечала девушка.

Ее звали Доротея Имзель, ей едва исполнилось восемнадцать, и она была в Ротонде студенткой первого курса. Правда, успела поучиться в менее значительном университете Трамерейна… и не просто поучиться, а выпуститься всего-то в шестнадцать, что являлось совершенно неслыханным делом. Вот потому-то она и стояла сейчас здесь, в сердце Ротонды, в окружении светил Бельхоллы: всему виной был талант (некоторые утверждали – всего лишь фокус), продемонстрированный в Трамерейне и ныне подвергавшийся испытанию.

– Я открыл книгу не глядя, пролистнул страницы и выбрал случайный разворот, – сказал ученый проректор. Он тоже был облачен в черную официальную мантию, лишь отороченную не золотом, а дорогим мехом; икона же на виду имелась всего одна – небольшая камея, вделанная в эфес его кинжала, различимого в боковом разрезе мантии. – На момент выбора студентки Имзель здесь не было, то есть она никоим образом не могла вмешаться в процесс. И я не чувствую ангельских присутствий никакого рода.

Остальные разглядывали разворот. Всю левую страницу занимало изображение серафима: человеческий облик, пестрая черно-синяя кожа, узнаваемые шесть крылышек и нимб, вместо золотого света сотканный из алых языков пламени, переплетенных наподобие лаврового венка. На правой странице теснился печатный текст с рукотворными украшениями сусальным золотом и кошенилью, оттенявшими в основном имя ангела и заглавную буквицу описания.

Ангела звали Камизиэль, и она ведала гневом. В основном ее призывали для усмирения беспорядков или отдельных разошедшихся буянов, способных дойти до убийства. Реже – чтобы вытащить впавшего в меланхолию человека из бездны уныния.

– Очень хорошо, – сказала ректор. – Итак, серафим… Если преуспеешь, цена окажется не столь высока. Присту…

Договорить слово «приступай» ректор не успела – возле главного входа поднялся шум. Прокторы пытались не пустить кого-то внутрь, но когда узнали пришедшую – расступились и пропустили ее.

Доротея оглянулась через плечо… и ее спокойное сосредоточение впервые оказалось поколеблено. Когда главы университета заинтересовались ее необычным талантом и потребовали демонстрацию, она не слишком разволновалась. Только удивилась – и откуда прознали? – а беспокоиться не беспокоилась. Это была всего лишь ее способность, которой сама она никогда большого значения не придавала, не считая, будто отличается от других чем-то интересным или особенным. Правда, один из ее прежних учителей советовал ей не слишком распространяться по поводу необычного дара, равно как и о других вещах, которые она могла делать… Так она большей частью и поступала. Не сказать чтобы из осторожности или страха, просто она не обращала особого внимания на свои способности и порой вообще о них забывала.

Доротея всего лишь хотела рисовать и делать иконы. Конкретное применение ангельской магии и в целом вызов ангелов ее не слишком интересовали. Ей просто нравилось создавать образа. Трамерейн, а ныне Бельхолла казались девушке едва ли не раем: здесь она могла день-деньской изучать чужое иконотворчество и заниматься своим. Ей даже не приходилось готовить еду или стирать – она могла полностью посвятить себя искусству.

Лишь теперь Доротея с запозданием осознавала, что столь благословенное существование могло оказаться под угрозой – как раз из-за их интереса к тому странному таланту… а они еще не знали об остальных! И университетская верхушка – еще полбеды. Женщина, приближавшаяся по проходу между столами, представляла собой персону совсем иного порядка. Даже звон ее шпор и покачивание рапиры в ножнах на левом бедре, казалось, источали угрозу.

Она была очень рослая, темные волосы покрывала широкополая шляпа с красным пером. Лицо хранило суровое выражение, взгляд источал холодность. Со лба до челюсти пролег длинный шрам, тянувшийся через глаз: без ангельского вмешательства женщина определенно лишилась бы левого глаза и носила бы повязку. Кожа у нее имела цвет темного золота, шрам представлял собой тонкую белую линию. Словно кто-то рассек бронзовую грушу, а потом сложил вместе в бездарной попытке спрятать разрез.

Хотя опасная дама не была облачена в накидку поборницы кардинала с изображением девятичастных крыльев Архангела, ее приверженность достаточно обозначали пурпурный оттенок куртки и значок на шляпной ленте: золотые архангельские крылья и над ними митра в короне – эмблема кардинала Саранса. Высокому рангу отвечал золотой шарф через плечо, а квалификации как ангельского мага – множество иконных колец. Это уже не говоря про образа в виде брошей и поясных блях, частично перекрытых шарфом.

По мере того как женщина подходила, Доротея ощущала дрожь и трепет двух своих маленьких, слабых икон – точно как и в присутствии икон ректора. У нее имелись всего лишь образа Драмиэля и Хорсинаэля – двух серафимов весьма ограниченного могущества. Первый в какой-то мере очищал кровь, что, кстати, неплохо убирало похмелье. Второй ведал связью между жидким и твердым: создатели икон часто взывали к нему, ускоряя подсушивание шпаклевки.

Маленькие серафимы затрепетали бы перед любым иным ангелом, но Доротея сразу заподозрила, что новоприбывшая служительница кардинала имела при себе иконы Сил, а то и Князей. И, стало быть, вполне могла оказаться куда моложе примерно тридцати лет, на которые намекала ее внешность. Могучие ангелы, чьей силой она распоряжалась, вызывали преждевременное старение.

Доротея никогда прежде не видела эту женщину, но в том, кто она такая, никаких сомнений не оставалось. Многие студенты Бельхоллы либо почитали, либо демонизировали ее – все зависело от их амбиций и политических пристрастий.