— У нас немало разочарованных бывших студентов, — слегка растягивая слова, сообщил Молли кто-то из «охраны». — Мы даже подумываем создать собственную политическую партию, — насмешливо добавил он.

— Не такая плохая идея, — вмешался еще один. — Мы определенно могли бы править страной лучше.

Внезапно заговорили все вместе, страстно отстаивая собственную точку зрения. Молли схватила блокнот и начала записывать.

Не все их взгляды устраивали других, догадалась она, когда двое мужчин включились в жаркий спор. Ей вскоре стало очевидно, что среди этих бродяг есть несколько весьма различных групп людей. Лишь одно общее чувство связывало их: они лишены гражданских прав, так или иначе выброшены из повседневной жизни — то поиски работы не увенчались успехом, то сыграли свою роль привычки и убеждения.

Некоторые из их взглядов были симпатичны Молли, некоторые нет. Когда разговор зашел о наркотиках, ей пришлось прикусить язык, чтобы попридержать свои мысли и взгляды при себе. Ей стало ясно, однако, что большинство бродяг искренни в своих чувствах и готовы отвоевать свое право жить так, как они сами хотят.

— Все эти «Я — хозяин поместья» и «Эта земля принадлежит мне» — дерьмо, — страстно уверял ее один юнец. — Земля не может принадлежать отдельному человеку, и мы намерены показать властям предержащим, что все их законы — куча мусора. Земля принадлежит нам всем.

Жаль только, что Алекс не слышит этих слов, мстительно подумала Молли. Ему б пошло на пользу… подсекло бы его самолюбие… показало бы, что он, в конце концов, лишь обычный человек, а не что-то совершенно особенное.

Алекс. Она почувствовала, что начинает забываться. Ей нужно слушать и следить за происходящим, а она снова принимается думать об Алексе, начинает вспоминать…

— Послушайте, Уэйн обделывает собственные дела! Вы не можете не видеть это.

Внезапно Молли сделалась центром внимания, и после ее слов уже начинавший смолкать спор между двумя мужчинами разгорелся с новой силой.

— Уэйн никому не приносит вреда и…

— Он толкач, — без обиняков возразил первый из мужчин. — А это, по моим меркам, нехорошо.

— Ты слишком строг к парню, — прервал второй. — Ну, торгует наркотиками. Кто-то должен торговать…

— Должен? — с горечью воскликнул первый.

— Мой кузен умер от «экстези»… первый раз принял…

— Бывает. — Второй спорщик равнодушно пожал плечами. — Не повезло. Выпал его номер…

— Во всяком случае, как может Уэйн разъезжать туда и сюда, когда остальные торчат здесь? — выкрикнул кто-то из собравшихся.

— Подмазал копов, вот как, — ответил кто-то еще. — Я видел, как он говорил с одним из них вчера вечером.

— Наверное, предложил снабжать их, — с ухмылкой проговорил еще один парень.

Хмурясь, Молли закрыла блокнот. Действительно странно, что Уэйн, очевидно, способен передвигаться свободно, хотя вряд ли уместно спрашивать у него, как ему это удается. Она слегка вздрогнула, и не потому, что холодная капля упала на ее шею. Как бы ни защищала его Сильви, он не вызывает ни сочувствия, ни доверия.

Но, стойко напомнила себе Молли, именно он ключевая фигура группы, скорее всего их лидер. Все дело в этом, и было бы непрофессионально по крайней мере не попытаться взять у него интервью.

— Когда вернется Уэйн? Кто-нибудь знает? — решительно спросила она.

Один из мужчин прочистил нос и сообщил:

— Дело Уэйна — это дело Уэйна. И он не любит, когда другие суют в него нос, ясно?

— Я просто хотела взять у него интервью, узнать, почему группа остановилась здесь, а не проследовала в Литтл-Барлоу, — не отступая ни на шаг от своего решения, ответила Молли и нахмурилась, когда один мужчина что-то прошептал на ухо другому. — Я вернусь попозже, — твердо объявила она. — Возможно, кто-нибудь из вас передаст, что я хотела бы поговорить с ним.

Не давая им шанса возразить, Молли развернулась и зашагала по вязкой грязи к машине.

На чистеньком лобике Молли пролегли морщинки от усилий взбить крем из масла с сахаром для шоколадного кекса, который она взялась печь. Она остановилась и бросила взгляд на часы.

Четыре. Собрание назначено на семь: у нее в запасе три часа. Три часа, из которых она не намерена тратить ни секунды, ни миллионной доли секунды на размышления об этом барски самоуверенном самце, об этом негодяе графе Сент-Отель!

Графиня Сент-Отель! Ради всего святого. Так, ради словца, просто помечтать, и ни для чего другого, поспешно уверила себя она. Все это чушь, будто после случившегося между ними возможен неправдоподобный и невероятный, совершенно старомодный счастливый конец… Неужели она действительно представляет себя несущей ужасающий вес этого титула?

С алыми от стыда щеками Молли вдруг осознала, что сыплет на стол муку, из которой собралась печь кекс.

Шоколадный кекс.

Она яростно набросилась на тесто и замерла. Боже, ее мать пекла шоколадный кекс каждый раз, когда была чем-то расстроена. Как только на столе появлялся шоколадный кекс, Молли знала: какое-то ужасное событие расстроило мать и вывело ее из обычно спокойного и благожелательного состояния.

— Но ради чего? — спросила она, сидя за домашним столом во время одного из возвращений из университета и, под грустным взглядом матери, выковыривая пальцем изюминку из своего куска кекса. — Сама же ты не ешь его.

— Знаю. Просто нужно чем-то занять руки.

— Должно быть, хочется кого-то побить, — подпустила шпильку Молли.

— Ммм… возможно, — ответила мать. — Твоя бабушка всегда пекла этот кекс, когда была расстроена. Но для нее, прошедшей через войну, шоколадный кекс был баловством и роскошью.

— Успокаивающее занятие, — блеснула знаниями по психологии Молли.

— Что-то в этом роде, — согласилась тогда мать.

Злобно хмурясь, Молли начала просеивать муку в тесто. Это отрезвляющий, хотя и унизительный момент нежеланного осознания, что она продолжает семейную традицию. Но в то же время есть что-то несомненно успокаивающее в этом знании, даже для такой независимо мыслящей натуры, как она.

Внезапно ее раздражение усилилось.

Не значит ли это, что лет через двадцать ее дочь будет стоять над миской с тестом, давая выход отрицательным эмоциям?

Ее дочь. Лицо у Молли смягчилось, губы растянулись в истинно женской понимающей улыбке.

Конечно, она будет похожа на своего отца, будет обладать всеми его ошеломляюще красивыми чертами, но по-своему, по-женски. Он будет обожать и баловать дочь, а потом обвинять ее, Молли, в том, что она слишком снисходительна к девочке. Он будет учить ее ловить рыбу и плавать, пытаться сделать из нее мальчишку, сорвиголову, а потом будет ошеломлен, смущен и совершенно обезоружен, когда в один прекрасный день она спустится по лестнице в своем первом «взрослом» и женственном наряде.