– Что мне сделать? – спросил Ярослав специальным, очень вкрадчивым тоном, полным раскаяния (так папа у мамы спрашивал, если она плакала, и это всегда помогало).

Яна на минутку замерла, постояла нахохленная. А потом сунула руку в кармашек платья и выудила оттуда свою тысячу. Не глядя протянула Ярославу:

– Разменяй!

Он бежал, зажав купюру в потном кулаке, и фотоаппарат колотил по рёбрам. Надо было бы снять его, оставить Яне, но он сразу не додумался, а возвращаться не хотелось.

У торговых лотков покупателей почти не было: в будни здесь всегда пустовато, особенно во второй половине дня. Но какие-то люди всё-таки бродили вдоль столиков. Продавцы скучали. Он попросил одного, другого, третьего – никто не хотел менять тысячу. Посоветовали сбегать в буфет, и он побежал.

У качелей заметил давешнего дядьку. Тот стоял, опершись на столб всем своим грузным телом, и ел эскимо. Белая растаявшая дорожка тянулась по подбородку, но дядька, похоже, не замечал этого. Он следил за ходом качелей, и голова его немного смещалась в такт, туда-сюда. На одних качелях насело каких-то незнакомых девчонок аж пять человек, другие были облеплены галдящими пацанами примерно того же возраста. То ли одноклассники, то ли, может, из лагеря на экскурсию привезли. Определённо они все были знакомы и перекрикивались. Дядька стоял, облизывал остатки мороженого, прижмуривался на рыжем предзакатном свету. «Всё-таки ужасно он противный», – опять подумалось Ярославу.

Однако ему было не до того: нужно было поскорее разменять зловредную тысячу. Он мигом долетел до буфета. Там была небольшая очередь, которую завершала сердитая бабка. Внук сидел за столиком, не поднимая головы от планшета. Испугавшись бабки, Ярослав дождался, пока перед ним все купят, что хотели, и только потом попросил разменять деньги. Но и тут ему отказали.

Флегматичная продавщица посоветовала купить что-нибудь, и тогда она даст сдачу. А так пусть ищет другое место, мелкий размен у всех в дефиците. Но деньги были Янины, и он отказался. Выбегал из буфета под ворчание бабки, что вот, мол, пошла молодёжь, деловая да ушлая!.. И опять было обидно: чего она к нему прицепилась вообще? У неё свой внук, его бы и воспитывала!

У крыльца попробовал обратиться за помощью просто к посетителям, но от него все почему-то шарахались. Наверное, принимали за мошенника. Когда в Москве к ним с родителями обращались люди на улице, мама, например, отшатывалась и молча проходила мимо с гордой спиной, даже если у неё всего лишь спрашивали дорогу. Она вечно твердила Ярославу: нельзя разговаривать с чужими, мало ли что у них на уме.

Он стоял посреди улицы и не знал, как быть. Сбегать к тёте Марине? Далеко. И вдруг у неё тоже не окажется мелочи? Как было доказать всем этим людям, что намерения у него добрые? Ярослав подумал – никак. Мама говорила: «На лбу-то не написано». Вот именно!

Он побрёл обратно. Такая маленькая просьба – и он не смог её исполнить. Как теперь смотреть в глаза Яне? Он вспомнил и эти глаза, и слёзы в глазах, и на душе стало совсем паршиво. Так добрёл до качелей. Стайка школьников по-прежнему качалась и галдела, а вот противного дядьки тут уже не было. Ярослав огляделся. Нет, нигде его не было видно. Тропинка сворачивала в рощу и была абсолютно пуста. Ни-ко-го. И там, в роще, уже ложились вечерние тени.

Он почувствовал страх – непонятно почему, и очень сильный. Это накатило внезапно: резануло холодом под левой лопаткой, тяжёлым комком заворочалось в животе. И он побежал. Фотоаппарат подпрыгивал на шее, Ярослав на бегу стянул его через голову и намотал на кулак. Он нёсся так, как не бегал, наверное, ещё никогда в жизни. Но сердце в груди всё равно его обгоняло, колотилось бешено.

Он влетел на тенистую поляну и увидел то, чего боялся. Точнее, ничего не увидел. Поляна была пуста: ни Яны, ни клеёнки, ни птичек. Он притормозил на мгновение, заозирался, точно надеялся, будто Яна просто спряталась и сейчас выберется из укрытия, начнёт дразнить, и помчался дальше по тропинке, к выходу с территории. Впопыхах споткнулся о какой-то корень и едва не пропахал носом землю. Надо было остановиться, отдышаться хоть немножко.

Он стоял, уперев руки в колени, шумно впускал и выпускал воздух через открытый рот. Ремень от фотоаппарата пережал вены, и кисть потемнела, сделалась багровой с сизым отливом, но это всё было не важно.

И тут его взгляд остановился на светлом пятне чуть в стороне от дороги. Бумажка? Нет, не бумажка. Что-то блеснуло в уходящем луче! Ярослав выпрямился и сделал шаг. Чуть в сторону от основной отходила узенькая тропка, едва приметная, и ныряла за деревья. И почти у самой тропинки, на повороте, валялась в траве маленькая чёрно-белая трясогузка, одна из пяти. У тёти Марины кончилась матовая белая краска, осталась только эта, блестящая, похожая на глазурь… Ярослав сорвался с места и опять побежал – по маленькой тропинке, в глубь леса, и над головой у него истошно чирикала какая-то пронзительная птица.

Эта дорожка тоже должна была вывести на шоссе, наверняка. Но она огибала стоянку и административные домики-кассы и вела куда-то за пределы музейной зоны.

Он вылетел из придорожных кустов и резко остановился. Присел, отполз опять за кусты. Припав на левое переднее колесо, на дороге стоял большой грязный джип неопределённого цвета, с наполовину залепленными грязью номерами. Одна дверца была открыта, и оттуда торчал полный зад – никаких сомнений, кому он принадлежит, у Ярослава не возникло. Ноги в мешковатых штанинах нервно переступали, внутри салона происходила какая-то возня, слышался тихий сдавленный звук и сопение. Со стороны могло показаться, что мужик упаковывает нечто, находящееся на заднем сиденье. Что-то большое, неподатливое…

или кого-то. Под огромными разношенными башмаками валялось что-то маленькое, яркое. Тут что-то рассыпали. Ярослав понял – птицы! Это его птицы, уже раздавленные, втоптанные в песок, были разбросаны у задней дверцы. Клеёнку отнесло на обочину, и она болталась на ветру, как белый флаг, зацепившись за стрелки пижмы.

Что было делать? Звонить дяде Мише? Даже если тот побежит сюда со всех ног, ему понадобится минут пятнадцать. Звать на помощь? Кого?

Никого не было вокруг. Только со стороны города, с вершины сопки, спускалась крошечная точка автомобиля, едва заметная на фоне заката.

Сердце прыгало так, что он испугался: дядька услышит это нещадное колотьё, прыгнет в машину и уедет. Левая рука ныла от фоторемня. И тут Ярослав наконец-то вспомнил про фотоаппарат.

Ну конечно!

Руки дрожали, и по левой до самого плеча бежали теперь бо́льные иголки, но это ничего, у него был мощный аппарат, с хорошим увеличением, с автофокусом. Он навёлся на номер, на максимальном приближении, и начал щёлкать: два, три, пять кадров. Цифры и буквы, несмотря на грязь, читались отчётливо. А теперь общий план, и ещё разок… И тут страх внезапно куда-то ушёл. Совсем.