— Когда?

— Два дня назад.

— Тогда я спокойна.

Патти долго болтала с Уолтером, отвечая на его бесчисленные вопросы и описывая безумную рождественскую жадность, охватившую ее сестер и брата, ежегодные унизительные семейные напоминания о том, как поздно она перестала верить в Санта-Клауса, странные сексуально-сортирные шуточки, которыми отец обменивался с ее средней сестрой, «жалобы» этой же сестры на то, какие легкие задания дают первокурсникам в Йеле, и внезапное решение матери пересмотреть свое решение двадцатилетней давности перестать праздновать Хануку и прочие еврейские праздники.

— А у тебя как дела? — спросила Патти спустя полчаса.

— Нормально, — ответил Уолтер. — Печем с мамой сладости. Ричард с отцом играют в шашки.

— Как мило. Жаль, что меня там нет.

— Мне тоже ужасно жаль. Пошли бы с тобой на снегоступах.

— Было бы здорово.

Было бы и правда здорово, и Патти уже не могла сказать, сделало ли Уолтера привлекательным присутствие Ричарда или же он привлекал сам по себе — своим умением создавать уют везде, где бы ни находился.

Ужасные новости от Элизы поступили рождественской ночью. Патти подошла к телефону в подвале, где в одиночестве смотрела матч НБА. Прежде чем она успела попросить прощения, Элиза сама извинилась за долгое молчание и рассказала, что ходила по докторам.

— Мне сказали, что у меня лейкемия.

— О господи!

— После Нового года начнется лечение. Я сказала только родителям. Никому не рассказывай. Особенно Ричарду. Поклянись, что никому не скажешь.

Облако вины и беспокойства пролилось бурей сожалений. Патти рыдала и спрашивала Элизу, уверена ли она, уверены ли доктора. Элиза объяснила, что всю осень чувствовала себя все более и более вяло, но не хотела никому жаловаться, потому что боялась, что Ричард бросит ее, если окажется, что у нее мононуклеоз,[28]но в конечном итоге все же обратилась к врачу, и два дня назад ей поставили диагноз — лейкемия.

— Опасная разновидность?

— Они все опасны.

— Но есть шанс выздороветь?

— Есть вероятность, что лечение поможет, — сказала Элиза. — Через неделю я буду знать точнее.

— Я вернусь пораньше. Я побуду с тобой.

Но Элиза, как это ни удивительно, больше не хотела, чтобы Патти была с ней.

Кстати о Санта-Клаусе: автор считает, что родители не должны врать, но тем не менее случаи бывают разные. Можно соврать человеку и устроить ему сюрприз, соврать ради шутки, а можно соврать, чтобы выставить дураком того, кто тебе поверит. Однажды, будучи подростком, Патти так обиделась на насмешки над ее долгой верой в Санта-Клауса (она верила в него даже тогда, когда ее младшие сестры и брат уже перестали), что отказалась выходить к рождественскому ужину. Отец пришел к ней в комнату и очень серьезно заявил, что от нее скрывали правду, потому что восхищались ее невинностью, и они очень ценят в ней это качество. Это одновременно было и самыми желанными словами на свете, и очевидной чушью, поскольку все с очевидным удовольствием дразнили ее. Патти верила в то, что родительский долг — учить детей отличать реальное от вымышленного.

Остаток зимы Патти изображала Флоренс Найтингейл — она таскала сквозь метель кастрюльки супа, отмывала кухню и ванную Элизы, оставалась у нее допоздна, вместо того чтобы отсыпаться перед матчем, часто засыпала, обняв свою изможденную подругу, подвергалась бесконечным проявлениям нежности («Ты мой ангел-хранитель», «Видеть тебя — все равно что быть в раю» и т. д., и т. п.) — и все это время не отвечала на звонки Уолтера, хотя бы чтобы объяснить, почему у нее теперь нет на него времени. Достаточно сказать, что все это время Патти не замечала красных флажков. Нет, говорила Элиза, от этого вида химиотерапии не выпадают волосы. И нет, она не может записываться на процедуры в то время, когда Патти могла бы забрать ее домой из больницы. И нет, она не хочет съехать с квартиры и перебраться к родителям, и да, родители постоянно ее навещают, просто они с Патти не совпадают, и да, больные раком постоянно делают себе противорвотные уколы иглами для подкожных инъекций — вроде той, что Патти нашла под тумбочкой.

Вероятно, самым большим красным флагом было то, как Патти избегала Уолтера. Она видела его на двух январских матчах, и они перебросились парой слов, но после этого он долго не появлялся на стадионе, и она понимала, что не отвечает на его звонки потому, что стесняется признать, сколько времени проводит с Элизой. Но что постыдного в том, чтобы заботиться о подруге, больной раком? Кроме того, разве она в пятом классе не поверила бы насмешкам одноклассников над Сантой-Клаусом, если бы хотя бы в глубине сердца хотела знать правду? Она выбросила пуансеттию, хотя та еще не увяла.

Уолтеру наконец удалось поймать ее в конце февраля, в снежный день, когда должен был состояться матч «Сусликов» и команды Калифорнийского университета — их главных соперников в этом сезоне. С самого утра Патти была настроена против всего мира благодаря телефонному разговору с матерью, которую она поздравляла с днем рождения. Патти твердо решила не рассказывать о своих делах и в очередной раз обнаружила, что Джойс абсолютно плевать на соперников ее команды, потому что она в полном восторге от успехов средней сестры Патти. Та по настоянию своего йельского профессора пробовалась на главную роль в новой нью-йоркской постановке «Участницы свадьбы»,[29]прошла во второй состав и, возможно, на время оставит Йель, вернется домой и полностью посвятит себя театру. Джойс была на седьмом небе от счастья.

Заметив Уолтера, топчущегося на продуваемом всеми ветрами углу Уилсоновской библиотеки, Патти поспешила отвернуться, но он догнал ее. На его огромной меховой шапке покоился сугроб снега, а лицо покраснело, как навигационный маяк. Хотя он пытался улыбаться, голос его дрожал, когда он спросил Патти, получила ли она хотя бы одно из его сообщений.

— Я была очень занята, — сказала она. — Прости, что ни разу тебе не перезвонила.

— Я что-то не так сказал? Я тебя обидел?

Он был зол и задет, и она почувствовала себя ужасно.

— Нет, совершенно нет.

— Я бы еще чаще звонил, просто не хотел тебе надоесть.

— Просто ужасно занята, — пробормотала она. Снег не прекращался.

— Девушка, отвечавшая на звонки, должно быть, возненавидела меня, потому что я все время просил передать одно и то же.

— Ну, телефон стоит рядом с ее комнатой. Ее можно понять. Она все время кому-то что-то передает.

— Я не понимаю, — сказал Уолтер, чуть не плача. — Ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? Да?