мог оказаться. Предположения ее были от обычных до фантастических — врач, программист, олигарх, артист, ресторатор… Но художник?! Впрочем, художник не человек, что ли? Тоже нужно стричься… Интересно, он женат или нет? А дети есть? А родители кто? Фу, какая чушь в голову лезет. А какой у него характер, интересно?

А вот это была поистине загадка. Начиная с того, как он странно вел себя. Другие спокойно работают, иногда перекидываясь друг с другом какими-то фразами. Этот же — молчал, ни с кем не общался. То сосредоточенно работал над холстом, то застывал с кистью и, кажется, вовсе не смотрел на натуру. Наверное, «Принц датский» ее не узнал. А почему, собственно, он должен был ее узнать? Она телезвезда, что ли? И что, он должен был подойти и сказать:

— Ой, здравствуйте! Это вы, оказывается?! А я теперь в другое место хожу стричься — пришлось, знаете ли, бороды-то нет, а там барбершоп, такие дела… Жалко, что вы закрылись.

Глупость какая.

«Принц датский» вообще, кажется, на нее не посмотрел ни разу. Бровь тонкую поднимет, тронет кистью холст, поморщится, покачает головой и смотрит словно вглубь себя.

Симе от этого было даже легче, но вызывало много вопросов. Если он на нее не смотрит, то как же, интересно, он ее нарисует, то есть напишет? Вот взглянуть бы…

Кажется, он нервничал и, возможно, плохо себя чувствовал — оттягивал воротник тонкого серого джемпера, словно ему было трудно дышать, и иногда подходил к слегка приоткрытому щелкой окну глотнуть свежего воздуха. Интересно, что с ним такое? Он болен? Сима и сама занервничала, запереживала.

Ей вдруг стало неудобно сидеть. Затекали то спина, то левая рука, которой она опиралась на сиденье, то ноги — сразу обе. Да, все-таки сидеть неподвижно тяжело. Нет, можно, конечно, но это действительно тяжко. А стоять, наверное, и вовсе невозможно.

Нет, он определенно ее не узнал. Как медленно и вязко тянется время. Надо было положить рядом часики, а то совсем не за что зацепиться. В голове у Симы стало пусто и звонко, словно не она только что буквально всю свою жизнь вспоминала во всех подробностях, как кино про себя саму смотрела.

Он так и не узнал Симу и ушел самым первым, не взглянув на нее. Она огорчилась. Ну, а чего она ждала.

Вот странно — все либо забрали с собой свои работы, либо поставили на стеллаж, а он свой холст так на мольберте и оставил. Кисти и палитру, правда, забрал… Впрочем, все удачно — она сейчас как раз и посмотрит, как он рисует, то есть пишет, и как написал именно ее, Симу…

…Писал он великолепно. Даже неправдоподобно. Сима, вживаясь в Москву и изучая ее по мере сил, бросалась, точно голодная, из музея в музей, рассматривала картины старых мастеров и уже понимала, что такой реалистичностью в выписывании деталей сейчас не каждый художник может похвастаться. Современная манера живописи была совершенно иной.

Несколько лет назад на одной из выставок на Крымском валу она увидела то, что притянуло ее как магнитом. Надо же! Семьдесят пятый год, восемьдесят третий… Это так вот тогда могли рисовать?! А что ж сейчас так не могут?! Настолько ее поразили эти работы, что она даже обратилась к одному из посетителей, по виду человеку интеллигентному, с седой бородкой и в очках:

— Скажите, пожалуйста, а как называется это направление живописи?

И была неприятно удивлена, увидев пренебрежение, промелькнувшее в его взгляде:

— Живопись? Все это вздор и профанация, к искусству не имеющая никакого отношения. Фотореализм это. Жалкая попытка копирования яви. «Искюсство»!

Ноздри его презрительно раздулись, он смерил Симу взглядом:

— Честь имею.

И важно удалился, а она осталась на месте, чувствуя себя оплеванной. Она так и не поняла, что плохого в такой тщательной детализации. Вероятно, этот седобородый художник просто чем-нибудь расстроен…

…Вот так же потрясенно Сима стояла сейчас перед холстом «датчанина». Нет, это не фотореализм даже, это нечто невероятное, уж куда круче тех картин на Крымском валу.

Тень от ножки стула совершенно живая. И сама ножка. Лак на ней блестит. А здесь немного вытерт, а тут вот царапинки. Складки ее халатика. Это именно ее халатик, а не просто синяя тряпка. Вот, рукав свесился, и ниточка торчит. Надо же, даже ниточку написал. Да как! Сима чуть ли не носом уперлась в холст, пытаясь убедиться, что ниточка не приклеена, а именно написана.

Только… халатик в действительности-то не висел на стульчике. В нем сидела за ширмочкой сама Сима, когда были перерывы. То есть художник ВООБРАЗИЛ, как будет висеть на покинутом стуле синий халатик.

Надо сказать, от картины веяло необыкновенным одиночеством. Если разбередить душу, то Сима именно так себя и чувствовала глубоко-глубоко внутри — так, что даже не позволяла себе погружаться настолько. При виде этой картины от сочувствия к владелице халатика наворачивались слезы. Как-то сразу понятно было, что хозяйка его не в душ пошла и не в порыве страсти скинула, а заболела или… или даже умерла. Или Сима с ума сошла и перенесла собственные ощущения на картину? Так, надо срочно отвлечься.

Вот белая драпировка. Она именно белая — хотя вон сколько красок на полотне намешано разных. А она — белая получилась. Кажется, «Принц датский» действительно незаурядный художник…

…Да только самой Симы на холсте не было. Даже немного тревожно стало. Что он этим хотел сказать? Что она для него пустое место?.. Обидно… Нет-нет, вряд ли он хотел ее обидеть или унизить, тут, скорее всего, дело в другом. А в чем?! Человек-загадка… Но как же потрясающе написан весь антураж мастерской!

А ее самой — нет. Сима вдруг отчетливо поняла, как бы она хотела для него — БЫТЬ…

В глубокой задумчивости Сима оделась и пошла искать Анну. Костя так и не появился. Или он и вправду раздолбай, или совсем и не должен был ее обратно провожать. В самом деле, она ведь не заблудится, не маленькая. Она же помнила, как и куда идти. Но в коридоре Костя ей как раз и попался.

— Ну как, все норм? — весело осведомился он.

— Да вроде ничего, — улыбнулась она и решила полюбопытствовать: — А у вас сколько натурщики получают?

Костя задумался:

— Это по-разному… Как художники между собой договорятся, сколько их человек в группе будет, и так далее. Ну, и постановки разные же. Обнаженка, конечно, самая выгодная по цене, и к нам многие просятся позировать.

— Хотя бы примерно, — просительно произнесла Сима.

И тут Костя