Я возвращаюсь в Будафок, южное предместье Буды, напоминающее городок XIX века, где мог бы переживать свои душевные смуты воспитанник Тёрлес. Мы бродим по этому островку XIX века с Гаспаром и Лайошем в последнее воскресенье октября, а в воздухе уже повис ноябрь, на наших лицах оседает редкая влажная мгла, мы поднимаемся в гору, нас облаивают псы.

Псы заливаются лаем за воротами, решетками, каменными оградами. Наше вторжение для них — настоящее развлечение в это нудное воскресенье, да и в любой другой нудный будафокский день, каких тут много — приблизительно триста шестьдесят пять в году. Собаки, облаивающие нас на каждом углу, — знак, что мы уже за чертой города, хотя Будафок еще входит в административный округ столицы. Но по сути, едва выйдя из трамвая номер сорок один у кабачка «Пишта нени», мы уже очутились за городом. На холмах II и XII кварталов дома стерегут камеры и сигнализация, а здесь, в XXII микрорайоне, по старинке работает традиционная охрана.

«У тети Стефании» вино и пиво в два с лишним раза дешевле, чем в центре города, так что мы заказываем двойную порцию. В швабской корчме около кладбища уже подороже, зато там на удивление хорошо готовят, хоть поначалу огромный безлюдный зал настроил нас скептически. Из соображений осторожности мы заказываем йокаи баблевеш[72] и бограч-гуляш, и потом немного жалеем, что не заказали чего-то посерьезнее: супы убедили нас, что соседство корчмы с кладбищем — чистая случайность.

С холмов Будафока хорошо видны трубы Чепельского комбината. Эта, даже размытая влажной дымкой тумана, картина мгновенно переносит нас из области ностальгических грез об австро-венгерских городках в эпоху коммунистической индустриализации XX века. Чепель — фабрика-остров, тоже вроде бы Будапешт, но как бы не до конца. Проще всего добраться туда пригородной электричкой с Борарош тер. Ох, как далеко отсюда до всех этих Рыбацких башен, парламентов, улиц типа Ваци, купален Геллерта и Сечени — а все же венгерского духа здесь больше, чем во всем центре. В 1956 году Чепель защищался дольше всех. Отсюда шли эшелоны с боеприпасами для Польши в 1920 году. Я смотрю на его трубы: они почти красивы — чистые и симпатично дымят. Сейчас они принадлежат какому-то заграничному консорциуму, комбинат удалось продать, так что ему не пришлось стать монументальным памятником индустриального банкротства. Как это случилось, например, с фабриками Трансильвании, брошенными бежавшими оттуда рабочими. Трансильванские фабрики выглядят руинами космодромов, гигантскими межпланетными станциями, экипажи которых вымерли в результате какой-то космической пандемии несколько сотен лет назад, и с тех самых пор их базы ржавеют в джунглях чужих планет. Более кошмарные руины оставил после себя, наверное, только Николае Чаушеску: это Копса Мика (венгерское название — Кишкапуш) — небольшой городок с крупными фабриками, карманная версия ада, бесплатный пробник мерзости. Уже на въезде город угощает макабрическим аперитивом: лес на окрестных холмах мертв. Деревья сменили зелень на темно-фиолетовую пленку, так же как дома в Кишкапуше покрылись черным налетом. В Венгрии, которую безумие социалистической индустриализации коснулось в меньшей степени, нет таких адских мест. Есть скорее чистилища, покинуть которые, впрочем, нет шансов.

Из карт Будапешта больше всего я люблю карту издательства «Картография», на которой микрорайоны отличаются по цвету. Например, I, III, VI, VIII — оранжевые; II, V, XI, XIV — темно-розовые; VII, XII, XXII — фиолетовые, а IX, XIII и XVI — желтые. Мир уже заранее разделен, не нужно напрягать зрение в поисках границ. Зато можно их свободно пересекать, потому что известно, где они проходят. Цвет не указывает ни на тип, ни на разряд района. Элитный I район относится к той же самой цветовой группе, что и VIII, считающийся худшим кварталом города. А бывший еврейский, густо застроенный VII квартал в центре находится в одной команде с XII — районом вилл, раскинувшимся на холмах Буды. Эти два квартала я люблю, кажется, больше других. Охотнее всего брожу по фиолетовому VII, люблю там есть и пить, а в XII я с удовольствием бы поселился.

О VIII квартале был снят мультипликационный фильм, который называется «Район». Фильм, в общем-то, довольно оригинальный и забавный, правда, бросаются в глаза мучительные усилия авторов создать произведение очень cool — в результате, как правило, выходит ни холодно, ни горячо. По всей видимости, это должен был быть «венгерский „South Park“», вот только юмор оказался тяжелым, как венгерская еда. В фильме рассказывается о группке детей, среди которых — помимо венгров — есть цыган, китаец и араб (а еще есть Усама бен Ладен, укрывающийся в погребе под баром). Интереснее и симптоматичнее всего финал истории: Джордж Буш принимает решение сбросить на VIII район атомную бомбу. (Когда ракета летит в направлении наших героев, видно, что она — а как же иначе! — носит название «Freedom».) Буш, конечно, совершает ошибку в свойственном ему стиле, и бомба падает не на Будапешт, а на Бухарест. Создатели «Района», скорее всего безотчетно, продемонстрировали великий венгерский комплекс, который и сами унаследовали от предков. Картина американо-канадской войны в «South Park» смешила до слез, поскольку была абсурдной. Тот фильм был свободной сюрреалистической, анархической шуткой. А «Район» построен на приправленном отчаянием венгерском юморе, в котором таится столь же отчаянная надежда на восстановление исторической справедливости. Бомбардировка Бухареста продиктована истинно извращенной потребностью: стыдно в ней признаться в открытую, но невозможно ей противостоять. Этой чудовищной мечте можно всласть предаваться только в одиночестве или в самом близком кругу. Давайте представим себе, как американцы бомбардируют Бухарест ракетами «Freedom», закарпатская часть Румынии заражена радиацией или залита водами Черного моря, Трансильвания спасена и возвращена в материнское лоно. Потрясенные случившимся, словаки немедленно отказываются от суверенности и безоговорочно поддаются Будапешту, благодаря чему, наконец, так и не вышедшее из венгерского официального обихода название Словакии «Верхняя Венгрия» вновь становится обоснованным.

Вот только с «Южными землями», то есть с Воеводиной, скорее всего, снова были бы проблемы. Эх, вот если бы Буш ошибся два раза подряд и после бомбардировки Бухареста сбросил еще одну «Freedom» на Белград! В конце концов, в сербской столице до сих пор можно увидеть следы бомбардировок 1999 года, намеренно там сохраненные в память о натовской агрессии. Да, если бы не стало Белграда, Бухареста и Братиславы, жизнь в Будапеште сделалась бы намного приятнее.

Воеводина является естественным продолжением низменности Альфёльд[73]. Проехав венгерско-сербскую границу, мы не пересекаем границ ландшафта. Выезжаем с плоской равнины и попадаем на такую же плоскость. Сидя в ресторане на берегу Дуная в сербском городке Нови-Сад (по-венгерски Уйвидек), где гонведы в 1942 году устроили погром евреев и сербов (что описали Данило Киш и Тибор Череш[74]), я узнаю от моих сербских собеседников, что венгры планируют захват Воеводины. Это должно произойти со дня на день. Никто, правда, не замечал, чтобы венгерские войска стягивались к границе, никто не слышал, как трещат гусеницы мадьярских танков (это был бы тихий треск — у венгров сегодня только пятнадцать танков), но сербы за рыбным супом в ресторане над Дунаем, сербы, лишенные Черногории и Косова, легко допускают мысль о притязаниях на Нови-Сад.