class="a">[35] и инкрустирован галькой и ракушками наподобие грота. В центре журчит фонтан, а по стенам стекают ручейки, охлаждая помещение. Но это, судя по всему, не помогает. Несколько месяцев назад вылезла шерсть у белого медведя. Прошлым летом, по-видимому от теплового удара, погиб волк. Кажется, все обитатели зверинца больны той или иной болезнью и балансируют на грани преждевременной смерти. Несколько лет назад в канале утонул слон, выпивший свою дневную меру, пять бутылок бургундского, быстрее, чем обычно. Надо думать, некоторые версальские аристократы могли бы посостязаться в этом с животным.

Мы с Пепеном подходим к клетке с бенгальским тигром. Огромный зверь томится в глубине пустой каменной выгородки, полоски его потускнели и загрязнились. Он лежит, положив голову на переднюю лапу, словно смирившись со своей участью, и, похоже, знает, что клетка заперта и бегство бесполезно. Я никогда не любила кошачьих, но в это мгновение печальные обстоятельства животного почему‑то трогают меня, и я отвожу взгляд.

– Мне бы хотелось, чтобы ты не ускользала так быстро, – задыхаясь, лепечет матушка, наконец‑то догнавшая меня. Она стоит рядом, обмахиваясь веером, и лицо у нее такое же ярко-розовое, как и опухшая от укусов грудь. – А теперь давай посмотрим на этих новых обезьян, которые у них появились.

Несколько недель назад зверинец получил в дар от сенегальского короля истощенных шимпанзе. Увы, начало их пребывания в Версале было омрачено ужасным происшествием.

Как‑то ночью один придворный, здорово набравшись, заплатил сторожу, чтобы тот пустил его в клетку, и стая обезьян набросилась на беднягу с такой необузданной яростью, что его вытащили оттуда окровавленного и полумертвого. Матушка услышала об этом эпизоде от одной из своих служанок, которая, сообщив подробности жестокой расправы, стала уверять, будто вожак шимпанзе обладает даром речи.

Матушка подходит к решетке, за которой, обреченно раскачиваясь на пятках, сидит шелудивая на вид обезьяна со скорбной мордой. Я закрываю веером нос, чтобы не чувствовать вони.

– Скажи «Bonjour», – проникновенно обращается матушка к животному. – Скажи: «Bonjour, Marquess» [36].

Но шимпанзе и ухом не ведет.

– Видишь, я так и знала, что это вздор, – торжествующе заявляет матушка, воображая, что оправдалась. – Обезьяны не умеют говорить.

– Боюсь, это неполноценный экземпляр, – замечает стоящий рядом мужчина. – Родителями этого существа стали… – он на секунду замолкает, словно пытаясь решить, стоит ли продолжать, – …брат и сестра. К сожалению, смотритель зверинца позабыл о данном обстоятельстве и допустил случку. И вот на свет появилось это несчастное животное.

Наш собеседник – сущий олух. Во дворцах, подобных версальскому, на совокупления родных братьев и сестер веками смотрели сквозь пальцы. На этом зиждутся все королевские династии.

Я представляю себе этот акт, торопливый и скотский, натужное кряхтенье и стоны, мало чем отличающиеся от тех, что доносятся из окружающих нас клеток. И меня пробирает холодная дрожь.

Басни Лафонтена

Жуи-ан-Жуван, несколько дней спустя

Лара

Поскольку уже пробило семь, я выхожу на темную улицу и вижу Софи, которая в одиночестве поджидает меня у дверей печатни.

– Мама задержится на работе, – сообщает она. – Но не дольше чем на час.

– В таком случае нам надо пойти домой и развести огонь.

– Ты имеешь в виду, пойти домой и развести дым в очаге, – острит Софи, беря меня под руку.

Мы выходим на дорогу и удаляемся от фабрики, в том же направлении идут группки других работников. Колокол уже отзвонил, и большинство фабричных разошлись по своим домам, расположенным во владениях Оберстов или в деревне у подножия холма.

Вечер опять промозгл, и мы с Софи, тесно прижавшись друг к другу, идем по дороге, огибающей лужайку, которая при тусклом свете кажется куском темного бархата. Приближаясь к фабричному двору, мы слышим за спиной шаги нескольких человек, которые намеренно шагают в ногу с нами. Софи и я переглядываемся и, без слов решив, что делать дальше, останавливаемся и медленно оборачиваемся, чтобы узнать, кто эти люди.

Позади нас стоят две женщины и мужчина, все трое дерзко смотрят нам в глаза. Мужчине около сорока, та из женщин, которая пониже, примерно его возраста, вторая ненамного старше меня. Незнакомец высок, худощав, но с виду силен, в руках он держит сучковатую палку и время от времени постукивает ею по бедру. Молодая женщина косится на старшую и тихо посмеивается. Что же, во имя всего святого, им надо? То ли из-за нашей дружбы с Жозефом, то ли из-за того, что мы чужаки, но с тех пор, как мы приехали, другие работники ничуть не проявляли дружеского расположения к нам. Меня начинает тревожить, что у этих троих, которые в темноте шли за нами почти до самого нашего дома, откровенно неприветливый вид. Я еще крепче сжимаю руку сестры.

– Вы Софи Тибо? – осведомляется женщина постарше. Волосы, выбивающиеся у нее из-под чепца, белы как мел, и я вспоминаю, что видела ее раньше. Умница Софи, которой на сей раз удалось быстро овладеть собой, вздергивает подбородок.

– Да.

Повисает тишина, которую нарушает лишь мужчина, грозно постукивающий палкой о бедро. Когда женщина постарше запускает руку в карман своей кофты, мы с Софи настораживаемся. Но, к моему удивлению, мужчина принимается хохотать.

– Боже, да не пугайтесь вы, – говорит женщина, доставая свернутый кусок ткани. – Я просто хотела поблагодарить вас за помощь моей матери, вот и все. Возвращаю вам ваш фартук. В красильне женщине ее возраста приходится нелегко. Приятно знать, что о ней кто‑то заботится. – Софи с облегчением выдыхает, и женщина протягивает ей руку. – Кстати, меня зовут Бернадетта Дюран. Я работаю в…

Внезапно я вспоминаю, где ее видела. Когда Жозеф показывал нам фабрику, она разводила огонь под медными чанами. Сегодня вечером она прячет свои руки, испещренные розовыми шрамами от щелока, под шалью.

– В прачечной! – прерывает ее на полуслове Софи, которой эта мысль является в голову одновременно со мной.

Женщина кивает.

– Это мой муж, Паскаль. Он ездит на одной из повозок мсье. Сбор и доставка.

Паскаль снимает шляпу и кланяется.

– А это Сидони. Для друзей Сид. Она из бумагодельни.

Сид, поблескивая живыми глазами из-под копны тугих белокурых кудрей, в знак приветствия поднимает ладонь.

– В общем, – продолжает Бернадетта, – отдадите матери ее фартук, когда вам будет удобно…

– Если только не решите обменять его на пару караваев хорошего хлеба, – подхватывает Сид, пихая подругу локтем. Бернадетта фыркает.

– Разве хороший хлеб можно на что‑нибудь обменять! – хмыкает Паскаль.

– Можете забрать фартук прямо сейчас, если желаете, – говорит Софи. – Он чистый.

– Да, – добавляю я, довольная тем, что мы неожиданно обзавелись тремя новыми друзьями, которых еще час назад