заварку и лимонады. Выставив все это на стол, он садился на покрытое кожзамом сиденье от КамАЗа, служившее скамьей, и курил. В тени акации он неторопливо крошил арбузную мякоть и кончиком ножа выковыривал блестящие семечки из ломтей. Он ел арбуз и, как он сам называл, балакал про свои дела. Когда отрезанное от двухлитровой бутылки дно наполнялось окурками от красного BOND, он шел вытряхивать их в бак. Налив воду в пепельницу, он гладил гаражных псов, истерзанных жарой и уличной жизнью.

Босяцкая этика и образ жизни неизбежно влияли на тюремную идеологию и блатные понятия. Я думаю о том, насколько стар мир, в котором мы живем. Но больше всего меня удивляет его связность. Я тебе это рассказываю, и жизнь отца мне самой становится понятнее. Он родился 1 августа 1967 года в Астрахани, схватки начались с утра, и бабка весь день ходила к соседке, чтобы от нее позвонить. Но соседей все не было. Может быть, она и сама не хотела ехать в роддом. Побродив по квартире, она поставила на пол таз с теплой водой и положила нож на новое вафельное полотенце. Разгуляв схватки по небольшой двухкомнатной квартире, она легла на пол у таза и родила его сама в тишине астраханского пекла.

Он умер 10 сентября 2014 года. Ему было сорок семь лет, но выглядел он как старик. Степь ветром и солнцем объела его и состарила, СПИД привел к параличу части лица и нескольких пальцев на правой руке, менингит разрушил его мозг.

Между этими днями была его долгая темная жизнь. И сам он был частью большого армейского, тюремного, дальнобойного тела. У этого тела длинная история, которая продолжается. Она шла по телу отца и через него протолкнулась вперед. Она началась не вчера. Она началась даже не сто лет назад, а намного раньше, я все всматриваюсь в нее, стараюсь найти начало. Она как трос, пригвожденный якорем ко дну глубокой мутной реки. Вот смотришь на этот трос, и под поверхностью еще можно разглядеть ржавое плетение и растрепанные пряди. Видно и то, как он натянут, с какой силой он держит свой груз. Чем вода беспокойнее, тем сложнее его рассмотреть. В темноте на нем несколько узлов и мелкие затяжки волнуют железную волокнистую ткань. Но этого не увидеть. Частички мертвых водорослей, взметнувшийся ил и другая речная мелочь прячут от меня его тело.

Ты знаешь, меня всегда волновали утонувшие вещи. Ты только представь, сколько всего можно найти на дне Бахтемира: солнечные очки, часы, деньги, рыбацкие лодки и судовые принадлежности. Все это лежит в тихом беспросветном иле. Все это стало ландшафтом мягкого прохладного дна, легкие вещи аккуратно ползут под водой, течение продавливает их вперед к Каспийскому морю. Большие вещи обжили серые раки и жирные медлительные сомы. Все это, сделанное и погубленное человеком, приняло в себя мутное дно и хранит без надежды воспользоваться или применить.

11

Смерть проще понять, если вообразишь себе, что тот, кто умер, умер не просто так, а потому, что его забрали под землю. Мир становится связным и логичным, если понимаешь, что волосы на голове лезут оттого, что тебя сглазила соседка. Мир становится гладким и закругленным, если болезни не происходят просто так, а появляются от злого умысла других людей. Если бы не было зла, иногда думаю я, то мы бы жили вечно, как в раю.

Кто-то скажет, что это темное магическое мышление, но ни один способ мыслить мир не лучше и не хуже. Мать говорила, что видела собственными глазами, как красный пылающий чирий затянулся на моей младенческой щеке, когда бабка на него что-то пошептала, и я верю ей, потому что у меня на левой щеке есть небольшое уплотнение. Иногда я трогаю его пальцем и проверяю, на месте ли оно. За годы эта шишечка немного рассосалась, а в детстве была твердым сгустком плоти. Мать говорила, что это тот самый чирий, который зашептала бабка.

Когда все ушли мыться в баню, прабабка Анна, жена деда, подозвала меня к себе и спросила, верю ли я в бога. Я сказала да, верю. Меня покрестили через несколько дней. Бородатый батюшка окунул мою голову в золотую купель и что-то пел, а потом надел на меня алюминиевый позолоченный крестик на легкой капроновой тесемке, на таких тесемках дед хранил сушеную рыбу. Узел на тесьме был неловко накручен, и, чтобы он не разошелся, кто-то запаял его огнем. Капелька оплавленного капрона неприятно царапала грудь. Крестик сиял в темноте, и я показала его прабабке. Она посмотрела на крест и, рассмотрев на нем царапинки от молочных зубов, строго наказала мне больше не брать его в рот.

Меня крестили в полуразрушенном храме. На голых стенах не было икон, а в окнах шелестела полиэтиленовая пленка. Батюшка спросил, крещен ли мой отец, и ему ответили, что отца тайком крестили в шестьдесят седьмом году. Батюшка посмотрел на отца и велел крестить его тоже. Во время крещения на отца надели простой крест без позолоты. Из храма мы шли по белой улице, и я помнила слова бабки, что, когда меня крестят, я получу своих ангелов-хранителей. Мы шли по белой улице, и я рассматривала свою тень. Мне казалось, что ангелы если и дадут о себе знать, то только отобразившись на стене в качестве тени. Я доставала крест из-под сарафана и ждала их появления. Я думала, что ангелы слетятся, как птицы на хлеб, на мой крест, a бабушка, увидев это, прятала мой крест обратно.

Если ты веришь в бога, сказала прабабка, то я тебе кое-что покажу. Она зажгла свечу и достала из-под скатерти черную клеенчатую тетрадку. Здесь молитвы, сказала она, мы их переписывали по вечерам после работы. Я этими молитвами твоему деду жизнь спасла. Те, кто молитв не писали, не дождались женихов с войны. Потому что не верили.

Бог мне казался правителем светлых птиц, и все у него было золотое: и сандалии, и яблоневый сад. У бога все, как у нас, думала я, только светлое и золотое. У бога есть яблоки и жирная рыба на сковородке. Бог живет на небе, но он простой человек. По вечерам к нему прилетают белые ангелы-птицы, которые рассказывают ему, как я живу здесь, на земле, и какой у меня сад и какая рыба на сковороде. Прабабка Анна была строгая и хотела меня научить говорить с богом. Я слушала молитвы и не понимала, как такой тяжелый язык может что-то ему сообщить.

По вечерам прабабка Анна надевала очки и садилась к низенькому трельяжу.