Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Все, зашиваемся, – уже с радостью сообщил коллегам Орлов, ощущая, как холодный пот непрекращающимся ручьем течет между лопаток. – На кожу викрил.
– Вы что, хотите зашить косметическим швом? – удивилась операционная сестра.
– Хочу. Дайте атравматику и с режущей иглой, да, желательно, самую тонкую.
– Василий Яковлевич, – замялась сестра, – но вы же сами всегда говорите, что при перитонитах не нужно никакой косметики накладывать. Рана же может нагноиться.
– Может, – согласно кивнул Орлов, аккуратно зашивая брюшину, не отрывая напряженного взгляда от операционной раны, – а я все же рискну. Из всякого правила есть исключения.
– Василий, ты не горячись, – подал голос анестезиолог, внимательно следивший через его правое плечо, за ходом операции. Выпот-то в животе и в самом деле нехороший. Негоже от канонов отступать.
– А гоже свою собственную дочь оперировать в полночь, не спав нормально четвертые сутки подряд? – еле сдерживая себя, процедил сквозь зубы Орлов.
– Ладно, не нервничай, – Топорков почесал переносицу и отошел от операционного стола в сторону, – твоя же дочь. Мы же все как лучше хотим.
– Вот именно, что моя, – уже примирительным тоном ответил Орлов, приступая к наложению внутрикожного косметического шва. – Поэтому и рискну. В случае чего распустить швы недолго. К тому же, я все хорошо помыл и после операции назначу Машеньке антибиотики.
– Все равно, рисковый ты мужик, Орлов, – покачал головой Семен Игоревич.
– Самый риск был, когда я операцию начал, – вздохнул Василий Яковлевич.
– Дай-то бог! Дай-то бог!
– Все! Конец операции! Всем спасибо! – громко объявил хирург, закончив с шитьем кожи и обрезая оставшуюся нить ножницами.
Сестра помогла закрыть послеоперационную рану наклейкой, и Василий Яковлевич, стянув с уставших рук мокрые от пота перчатки, первый раз оторвал глаза от живота Машеньки, поднял голову. Присмотревшись к циферблату висевших напротив часов, Орлов убедился, что они не стоят, вон секундная стрелка равномерно отмеряет свой ход. Двадцать минут прошло с того момента, как сделал первый разрез. Он оперировал всего двадцать минут, а показалось, что прошла целая вечность.
Анестезиолог убрал от лица девочки наркозную маску. Вот дернулись прикрытые белой простынею ножки, вот она заелозила залепленным наклейкой животиком и потянула правую ручку к ушитой ране.
Пока будили девочку, Орлов вышел в предоперационную и, держа препарат пинцетом, ножницами разрезал удаленный аппендикс вдоль. Весь его просвет был плотно забит крупными косточками от малины. Угостили девочку малинкой, – криво ухмыльнулся он и вернулся в операционную.
– М-мм, больно, – не открывая глаз, произнесла Машенька, стараясь нащупать больное место.
– Сейчас мы тебе укольчик сделаем, – улыбнулась сестра-анестезист и медленно ввела в установленную в левый локтевой сгиб девочки капельницу лекарство.
– А где мама? – открыла глаза Машенька.
– Мама в палате, – поспешил к ней Орлов. – Сейчас я отвезу тебя к ней.
– А что уже сделали мне операцию?
– Да, Машенька, уже сделали, все хорошо. Едем к маме. – Василий Яковлевич поцеловал дочку в наморщенный лобик и помог Топоркову подкатить к операционному столу каталку.
– Папа, а я ничего не почувствовала. Я спала?
– Спала, спала, держи меня крепко за шею, а я тебя сейчас переложу на каталку.
– Я сама. Ой, больно. Тут операцию сделали? – Девочка указала на наклейку в правой подвздошной области.
– Тут, – выдохнул Орлов и, подхватив девочку обеими руками, аккуратно перенес ее со стола на каталку, – потерпи, маленькая, потерпи.
– А где Филя? Филя? – капризным голосом спросила Машенька.
Ей отдали Филю, девочка тут же прижала игрушку к себе и что-то тихо-тихо зашептала плюшевому зайчику на его длинное свесившееся на бок ушко. Хирург и анестезиолог дружно взялись за ручки каталки и, не торопясь, покатили ее на выход.
Стоит ли говорить, что когда они завезли Машеньку в палату, на Виолетте к тому моменту не было лица. Она так и продолжала сидеть на краю кровати, словно каменное изваяние, крепко сжав кулаки и шепча про себя молитвы. Когда двери в палату распахнулись, и каталка с девочкой въехала во внутрь, на ее заплаканном лице промелькнула тень тревоги и ужаса.
– Виля, все хорошо, – с ходу предупредил ее муж, стараясь придать своему уставшему лицу подобающий вид. – Операция прошла нормально.
– Мама, я спала, и ничего не было страшного, – улыбнулась Машенька, увидав вскочившую с кровати маму. – А ты что, все это время плакала? – нахмурилась девочка.
– Нет, что ты. Это мне просто соринка в глаз попала.
Орлов бережно перегрузил дочку на кровать вместе с неразлучным Филей, поправив подушку, приложил к ране резиновую грелку со льдом:
– Пускай минут сорок полежит, если сильно холодно станет, убери.
– А зачем лед? – вытянула шею Машенька, рассматривая грелку со льдом на своем животе.
– Чтоб кровь не шла, и животик не болел.
– А он и так не болит.
Побыв с семьей еще минут десять и убедившись, что с его девушками все полном порядке, Орлов отправился в ординаторскую писать историю болезни. Семен Игоревич стоял у распахнутого настежь окна и нервно курил, выпуская едкий серый дым на спящую улицу. Яркий лунный свет от широкого месяца освещал его попыхивающее сигареткой лицо.
– Ты чего без света стоишь? – спросил Василий Яковлевич, щелкнув выключателем.
– А чтоб комары не летели. Они, кровососы, на свет знаешь как летят?
– Ты бы шел курить в другое место, а то здесь и так дышать нечем.
– Извини, Иваныч, нервы, – виноватым голосом ответил Топорков, гася окурок. – Не каждый день, знаешь, приходится давать наркоз отцу, оперирующему своего собственного ребенка. Я вот тут думал, и никак не смог вспомнить, чтоб кто-то из великих так поступил. Да и просто из известных мне лично хирургов. А ты слышал?
– Я тоже думал над этим, – оторвался от бумаг Орлов, – мне не известны хирурги, оперировавшие своих собственных детей. Знаю только, что Бильрот оперировал свою маму.
– Это какой Бильрот? Тот, что резекцию желудка предложил?
– Ну, предложил не он. До него уже пытались выполнить эту операцию Пеан и Редигер. Однако, больные у них умерли. А Теодор Бильрот первым выполнил удачную резекцию желудка, включая свою мать.
– О как?! Это за что же он так старушку-то невзлюбил?
– У нее был рак выходного отдела желудка со стенозом. Не могла есть. Он сделал ей операцию у себя дома ночью под хлороформным наркозом и тем самым продлил жизнь почти на год.
– Круто? А что его ночью да еще дома приспичило оперировать? В больницу-то слабо было отвезти? Он же там какой-то крутой профессор был.