– Виля, анализы сдадим, обязательно сдадим, и рентген сделаем, – как можно спокойней ответил ей муж, а вот на счет «кому-то еще показать», то… – Он выдержал небольшую паузу: – Тут закавыка выходит. Некому. Ты же не хочешь, чтоб я Платова из дома для осмотра выдернул?

– А Греков? Как же Лев Борисович, ваш заведующий? Он же у вас самый опытный хирург, ты всегда его хвалил.

– Лев Борисович, самый опытный хирург, в данное время пребывает в приличном запое.

– Опять?! Я же, кажется, его позавчера видела на рынке, он был как огурец, мы еще с ним поговорили. Помню, я о тебе спрашивала. Он сказал….

– Виля, ты путаешь, – стараясь быть тактичным, перебил ее Орлов, – это было две недели назад, когда мы в гости к Платовым ходили, он нам по дороге попался. А сейчас Лев Борисович уже неделю как в отпуске и… В общем, он не вариант.

– Да? Разве две недели уже прошло? – Остекленевшими глазами, полными слез, Виолетта посмотрела на мужа. – Скажи, кто, если надо будет резать нашу девочку? Кто ЭТО сделает?

– Виля, – словно от зубной боли поморщился Василий Яковлевич, – сколько раз тебе можно говорить, что свиней режут, а людей оперируют.

– Оперируют, да?! Не режут?! – Ее лицо густо покраснело, а слезы потекли еще сильнее.

– Все, прекрати, пожалуйста, истерику, я иду к соседям, от них позвоню и вызову «скорую». Ты пока сама собирайся и Машеньку одень и обуй.

– Вася, ты обещаешь, что вначале сделают анализы и рентген, – встретила его в дверях наполовину одетая жена, когда он вернулся от соседей.

– Обязательно, Виля. Обязательно все сделаем. Может, я и в самом деле ошибаюсь и у Машеньки ничего серьезного, – попытался улыбнуться Орлов. Но у него как-то неискренне получилось, и жена это сразу заметила. Слезы у нее продолжали капать прямо на пол…

– Все же у нее аппендицит, – покачала она головой, – просто ты меня сейчас пытаешься успокоить.

– Виолетта, прекрати нагнетать тоску, – Василий Яковлевич прижал ее мокрым от слез лицом к своей груди и нежно погладил по растрепанным волосам, – даже если и аппендицит, то все обойдется. Мы как-никак в конце двадцатого века живем. Научились оперировать. Приведи себя в порядок, «скорая» уже выехала. Минут через десять – пятнадцать уже будут у нас.

– Папа, папа! А мы Филю с собой возьмем? А то мне страшно без него? – разорвал наступившую тишину тоненький голосок Машеньки.

– Конечно, возьмем, – Орлов деликатно оторвался от жены, незаметно смахнул рукой выступившую в уголках своих глаз влагу и отправился в комнату к дочери, – кто же будет Машеньку в больнице смотреть?

– А там разве других врачей нет? Только ты один? – растерянно спросила девочка, сидя на мятой кровати и силясь застегнуть платьишко ослабевшими ручками.

– Нет, там много других врачей, но просто Филя уже знает, где у Машеньки животик болит, и подскажет им, – ободряюще подмигнул дочке Орлов, помогая застегнуть вредную пуговку.

«Скорая» подъехала вовремя. Скрипнув тормозами возле самого подъезда и подняв тучу густой пыли, машина замерла в ожидании. Молодая фельдшер Валя со скрипом открыла дверь в кабине со своей стороны и, выглянув наружу, выжидательно посмотрела на окна квартиры Орлова, выходящие к подъезду. Замерший возле окна Василий Яковлевич без удовольствия помахал ей в ответ и, бережно подхватив на руки по-старушечьи сгорбившуюся на кровати и уже полностью одетую и обутую Машеньку, торопливо направился к выходу.

Всю дорогу девочка насупленной букой сидела у папы на коленях, крепко прижимая к себе плюшевого Филю. Она молчала и безучастно смотрела в запыленное окно, думая о чем-то своем, о детском. Мама замерла рядом, устроившись на откидном стуле, и не сводила с дочери покрасневших глаз, нервно теребя в руках мокрый от слез скомканный в тряпочный клубок носовой платок. Один Василий Яковлевич внешне оставался спокойным и безмятежным. Он бережно держал Машеньку обеими руками и, склонив голову к ее прикрытым простым ситцевым платком распущенным волосам, вдыхал запах, исходящий от нее. Сладкий запах парного молока, которым в основном пахнут маленькие дети. Только играющие на скулах желваки и выдавали его душевное волнение.

Орлов вдруг явственно припомнил, как почти четыре года назад, он вот так же ехал в подпрыгивающей на ухабах пропыленной машине и неумело держал на своих затекших руках маленький, наполненный новой жизнью кулек из тонкого шерстяного одеяла в розовом пододеяльнике. А жизнь эта безмятежно спала, прикрыв маленькие глазки тонкими, лишенными ресниц веками и забавно причмокивала мокрыми губками, выделяя клейкую слюну, стекавшую на пухлый почти игрушечный подбородок. Вес 3500, рост 52 – всплыли в памяти, навечно засевшие в головном мозге цифры.

Василий Яковлевич в тот день был и счастлив и растерян одновременно. Счастлив оттого, что наконец оно свершилось: он впервые стал отцом. А растерян, так как понятия не имел, что дальше делать с этим увесисто-мягким кульком. Так и держал он всю неблизкую дорогу от роддома до дома родителей Виолетты в деревне, не меняя положения рук, дорогую ношу. И когда не скрывавшая своей радости теща попросила передать Машеньку ей, пока он выбирался из машины наружу, то не смог этого сделать, так затекли руки. Еле приняли от него сверток с малюткой, и он после долго разминал ставшие чужими конечности.

Теперь малютка подросла, уже сидит, а не лежит. И везет он ее под острый нож. Ух! Сердце у Василия Яковлевича вновь сжалось, и он еще сильней прижал к себе девочку.

– Папа, ты чего так меня сжал, – пропищала Машенька, – как медведь. Вон и Филю тоже сдавил, у него аж ушко одно набок свернулось.

– Извини, доченька, – заморгал он, пытаясь стряхнуть с век предательские капли, – это чтоб вы не упали.

– Не упадем! Не переживай! – на редкость спокойным голосом ответила Машенька. – Долго еще ехать?

– Скоро уже приедем.

По дороге заехали и забрали из дома лаборантку – шумную веселую девушку Надю. Она только второй год работала в больнице и поэтому еще не успела растерять весь запас энергии, заложенный в ней природой.

– Доброй ночи, Василий Яковлевич, – бойко затараторила Надя, щурясь от яркого света электрической лампочки, горевшей в салоне «скорой». Впорхнув вовнутрь из кромешной ночной темноты, она не сразу сообразила, что хирург здесь не один, – что случилось, не знаете? Чего нас дернули?

Орлов вяло поздоровался с заспанной лаборанткой и как мог, в двух словах, объяснил ей, что произошло. Надя опешила, окончательно проснулась, и, разглядев замершую на руках у папы Машеньку с прижатым плюшевым зайчиком, и окаменевшую Виолетту, с сочувствием покачала головой.

Виолетта неплохо знала Надю. До рождения дочери, до декретного отпуска, она работала в той же больнице фельдшером-лаборантом вместе с Надиной мамой – Александрой Поликарповой. И еще будучи школьницей Надя часто забегала к матери и вникала в тонкости профессии лаборанта. После окончания школы совершенно без нажима со стороны родителей, она пошла по маминым стопам.